— Мы пойдем в дом к достопочтенной Хаббард, — сказала акушерка, и они все пошли по тюремному коридору, оставив позади себя тюремщика, который, ругаясь, запирал дверь и неистово чесался.
Хотя на улицы Бостона уже спустился вечер, сумеречные отсветы ударили Деливеренс в лицо, и она осознала, как давно не выходила на улицу.
— Так суд назначен на завтра? — спросила она у достопочтенной Джозефс, словно среди рабочего дня обмениваясь последними слухами.
— Да, — кивнула та.
— Значит, припадки у девочек все еще продолжаются, — заметила Деливеренс.
Женщины промолчали.
Они подошли к простому дому, такому же, как у самой Деливеренс в Салеме, только тесно зажатому между соседними. Женщины провели ее в большую комнату, где девочка возраста Мерси возилась у очага. При виде них она, не говоря ни слова, подбросила в огонь еще два больших полена и по лестнице поднялась наверх, на чердак. Ее предупредили заранее, — подумала Деливеренс. — Или она боится меня. Она огляделась, и на нее нахлынула волна грусти. Вот уже несколько месяцев она не видела дочь. И как Мерси удается платить тюрьме за ее содержание?
— Достопочтенная Хаббард, нам нужна свеча, — сказала Мэри Джозефс, засучивая рукав сорочки до локтя. Она повернулась к Деливеренс. — Расшнуруй платье, Ливви. И поскорее. Совсем скоро наступит ночь.
Деливеренс переводила взгляд с одного лица на другое. Она знала только достопочтенную Джозефс, но и все остальные, должно быть, тоже повитухи. Скорее всего они предложили суду свои услуги, чтобы их самих ни в чем не заподозрили. Женщины всегда предают друг друга, — подумала она. Почему? Женщины представляют большую опасность друг для друга, чем для мужчин.
Она подняла руки к груди и стала развязывать шнуровку платья. Неуютно было раздеваться на виду у стольких людей. Женщины стояли и ждали, сложив руки, а одна держала свечу, прикрыв ее ладонью. Вскоре Деливеренс оказалась перед ними в чепце, нижней сорочке и чулках, осознавая, что манжеты, воротничок и подол платья за столько времени почернели от грязи. Она потерла ногой другую ногу.
— Чепец и сорочку тоже, — потребовала достопочтенная Джозефс, и в панике глаза Деливеренс на секунду широко распахнулись.
Она не могла припомнить, когда в последний раз появлялась перед кем-нибудь без сорочки. Даже в мучительные часы, когда она рожала Мерси, пропитанная потом и кровью сорочка оставалась на ней. В юности Натаниэль один раз умолил снять ее, хотя долгие недели замужества она отказывалась это сделать. И сейчас, пока она стягивала с себя хлопковую ткань, в памяти всплыла та ночь, когда она уступила его мольбам. Она тогда стояла в одних чулках, волосы свободно падали на плечи, а тепло очага приятно согревало бедра. «Ах, Ливви, какая ты красивая!» — сказал он.
Деливеренс сбросила скомканную сорочку на пол и посмотрела на свое обнаженное тело. От скудной тюремной пищи между ребер и под грудью залегли глубокие тени, а бедренные кости выдались вперед. Она отколола чепец и кинула его на горку одежды у ног, затем наклонилась и сняла чулки. Боже милостивый, Натаниэль, как я хочу снова тебя увидеть! — думала она, стоя с опущенной головой. Седеющие волосы падали на лицо и скрывали охвативший ее трепет.
Одна из незнакомых ей повитух жестом велела ей забраться на длинный стол в центре комнаты. На дрожащих ногах Деливеренс повиновалась. Цепкие руки схватили и распластали ее на столе. Она зажмурилась. Все тело горело от стыда — умелые пальцы шарили по нему в поисках предательской отметины. Она чувствовала, как роются в волосах под мышками, как пробегают вниз по бокам. Тепло от свечи переместилось сначала под коленки, а потом и в потайные глубины между ног. Другие руки прочесывали волосы на голове, медленно и скрупулезно двигаясь от лба к вискам и шее.
Деливеренс почувствовала, как свеча остановилась между ее распростертых бедер, почти обжигая нежную кожу ее самых укромных уголков. Она услышала, как женщины зашептались.
«Противоестественное разрастание плоти», — пробормотала одна из них, что-то записывая, и все согласно поддакнули, тыкая и растягивая кожу Деливеренс грубыми пальцами. Жгучие, горькие слезы покатились из глаз Деливеренс прямо в уши. Свечу убрали. Деливеренс открыла глаза и увидела лица обступивших ее женщин. Некоторые смотрели с нескрываемым осуждением.
— У тебя ведьмин сосок, Ливви Дейн, да еще и на самом лоне! — воскликнула одна из них, а другая добавила:
— Я полагаю, что через него ты выкармливала дьявольских отпрысков и духов! Сознайся!
Деливеренс с искаженным от ярости лицом приподнялась на локтях. Гнусные россказни все это, подумала она, духи совсем не от дьявола. Но, конечно, не могла этого сказать.
— Я ничего подобного не совершала! — огрызнулась она, и женщины отшатнулись, испугавшись ее неистовости. Деливеренс соскочила со стола и принялась ожесточенно натягивать на себя сорочку.
— Дура ты бессовестная, Мэри Джозефс! — воскликнула она. — Сколько младенцев ты приняла и ничего не знаешь о сотворенном Богом теле женщины! Я сотворена по его образу и подобию, как и ты! Дай мне свечу, и я у всех вас найду ведьмин сосок!
Женщины сгрудились вокруг, ругая и понося ее, но Деливеренс уже их не слышала. Она в спешке напялила на себя одежду, и повитухи препроводили ее в тюрьму, грозя пальцами и ни на секунду не умолкая.
Ее мысли уже были обращены к завтрашнему суду, но больше всего она думала о дочери.
Глава двадцать первая
Марблхед, Массачусетс
Начало сентября 1991 года
Вся поверхность обеденного стола была завалена бумагами и листками из блокнота. За столом сидела Констанс Гудвин, склонив голову над толстой рукописной книгой с пожелтевшими от времени страницами. От книги шел запах старой высохшей кожи — запах отдела особых коллекций гарвардской библиотеки.
Она читала вот уже несколько дней подряд. Рядом лежал еще один фолиант — «Травы Новой Англии. Справочник», открытый на странице с перьевым рисунком ромашника. На столе около рукописной книги лежали три маленькие карточки: одна — полностью на латыни — с заголовком про помидоры, на второй было написано «Верное средство от лихорадки и простуды», третья — без заголовка, но с каким-то словесным ребусом.
Девушка, увлекшись чтением, задумчиво постукивала себя ручкой по виску, совершенно забыв о лежащем перед ней еще неисписанном блокноте. Ее губы бесшумно двигались. Другой рукой она держала тяжелую лупу с медной ручкой, которую несколько дней назад обнаружила в одном из ящиков. С ее помощью Конни пыталась разобрать кое-как нацарапанные слова, которые раздувались и вытягивались, скользя по стеклянной поверхности. Книга была составлена без всякого порядка и последовательности, а уж про оглавление и говорить не приходилось. Конни насчитала уже больше десятка различных почерков: шесть или восемь человек использовали письменные буквы, и еще примерно столько же — печатные. Строки иногда переплетались, наползая друг на друга. Многое было на латыни, и благодаря давней дружбе с Лиз Конни понимала общий смысл написанного, но не более.
