— Деннис сказал, ты будешь свободна вечером.
— Он не понял меня. Передай ему спасибо.
— Скажешь все сама после концерта. Приходи в артистическую.
Он приложился к моей руке и растворился в толпе.
— Приду. Куда я денусь? — задумчиво проговорила я, обращаясь к самой себе, и взяла Винченцо под руку. — Нам пора.
— Что хотел от тебя этот человек? — спросил он, когда мы снова сидели на своих местах. Дело в том, что мы с Сантини разговаривали на английском.
— Пригласил в ресторан.
— Он импрессарио твоего друга. Почему ты не любишь его, бамбина?
Я прилежно изучала программку. Но отвязаться от Винченцо оказалось совсем не просто.
— Почему ты не согласилась пойти в ресторан со своим другом и этим человеком? — допытывался Винченцо.
— Я думала, ты не понимаешь по-английски.
— Я на самом деле не понимаю, бамбина. Но я хорошо знаю твое лицо. На нем все было написано.
— Я сказала, ты пригласил меня еще раньше. Если я не ошибаюсь, ты хотел посидеть со мной вдвоем за тихим домашним ужином и поговорить по душам. Так ведь?
Он смотрел на меня недоверчиво. Он хотел что-то сказать и наклонился в мою сторону, но в этот момент в зале погас свет и на сцену вышел Денис.
Я закрыла глаза. Если бы я могла еще и уши заткнуть.
Я не слышала «Обручение» с тех самых пор, как мы расстались. Эта музыка принадлежит Италии. В Италии она и звучит по-особенному пронзительно.
— Твой друг очень талантливый музыкант, — шепнул Винченцо, когда зал зааплодировал. — Но чего-то ему не хватает.
— Чего?
— Наверное, теплоты. Он никогда не был женат?
— Не знаю. Сам у него спроси.
Винченцо посмотрел на меня внимательно и, как мне показалось, осуждающе покачал головой.
— Ты не жалеешь, что не поехала в «Касабланку»? — спросил Винченцо, наливая в мой бокал почти бесцветное «Гави»[11].
— Хочешь сказать, там лучше кухня, чем у тебя? Что-то мне в это не верится, Винченцо.
— О, бамбина, ты уже шутишь. Это так хорошо. Это очень хорошо. Но твой друг выглядел расстроенным. Он наверняка рассчитывал на твое общество.
— Сантини сумеет его утешить. У него в каждом городе живут кузины и прочие путаны.
Я сказала это с неожиданной злостью. И выдала себя с головой.
— Каждый молодой мужчина думает, что новая женщина покажет ему что-то особенное, чего он не знает. Я тоже когда-то думал так, бамбина.
— А если ты любишь какую-то женщину и она отвечает тебе тем же, неужели ты пойдешь в бордель?
— Мужчина понимает любовь не совсем так, как женщина.
Стараясь не расплескать вино, он поставил свой бокал на подставку.
— Ты не ответил на мой вопрос, Винченцо.
Он снова взял бокал, сделал из него глоток, посмаковал во рту.
— Хорошее вино, но немного пресное. Я ходил в бордель, когда мы с Антонеллой только поженились.
— Теперь я понимаю, почему она связалась с лесбиянками. У женщин душа гораздо тоньше.
— Нет, бамбина, сегодня мы будем пить «Дольчетто»[12]. — Он откупорил бутылку, налил мне полбокала и улыбнулся. — Попробуй, бамбина. Думаю, тебе понравится. Мне кажется, оно чем-то похоже на тебя. По крайней мере у этого вина какой-то особенный аромат. После него не захочется другого. Я ответил на твой вопрос, бамбина?
— Да.
— А теперь твоя очередь отвечать на мой вопрос. Ты сделаешь это, бамбина?
— Постараюсь. Если буду знать, как ответить.
— Ты знаешь. — Он выпил свой бокал медленно, наслаждаясь каждым глотком. — Ты тоже выпей. У меня к тебе очень смелый вопрос. Готова? — Он щелкнул зажигалкой, зажег от нее две свечи на столе и погасил настольную лампу на подоконнике. — Когда твой друг изменил тебе в первый раз, ты отплатила ему тем же?
Я молча кивнула и опустила глаза. Я поняла вдруг, что совершила тогда непростительную глупость.
— То-то же.
В голосе Винченцо не было торжества.
— Но почему я должна прощать? — все-таки спросила я.
— Потому что ты его любишь.
— А он? Он бы меня простил?
— Вряд ли. Это очень трудно, почти невозможно. Но его ты бы смогла простить, бамбина.
— Но я бы наверняка не смогла сделать это во второй раз.
— Его могло бы не быть.
— Я поняла тебя, Винченцо. Ты, вероятно, прав. Но я, как ты знаешь, так не сделала.
— Есть женщины, от которых мужчины не уходят никогда, — рассуждал Винченцо. — Наоборот, с годами они привязываются к ним все больше и больше.
— Я не из той породы.
— Как знать. — Винченцо смотрел на меня с какой-то укоризной. — Мне кажется, ты недооцениваешь себя, бамбина.
— Завтра утром уеду в Больцано, — сказала я и почему-то вздохнула. — У тебя есть расписание поездов?
— Оно у меня есть, бамбина, но ты завтра не поедешь в Больцано.
— Шутишь. Меня ждут друзья.
— Послезавтра мы поедем с тобой в Феррару.
— Зачем? — не сразу поняла я.
— Твой друг дает концерт в Академии изящных искусств. Кроме тебя, у меня нет друзей, с кем бы я мог пойти на концерт фортепьянной музыки.
— Ты что, хочешь нас помирить? Но зачем?
Винченцо снял очки и долго протирал платком стекла.
— Я не хочу, чтобы ты уехала завтра в Больцано, — сказал наконец он.
«Не надо было пить столько вина, — думала я, лежа на спине и глядя в потолок, по которому через определенные промежутки времени пробегали отсветы рекламы отеля напротив. — Конечно, в Больцано я завтра не поеду — сейчас уже поздно звонить Элине и Марко. Завтра съезжу в торговый центр и куплю подарки родственникам, пока не просадила все деньги. Но с утра обязательно позвоню Элине и Марко».
Я услыхала чьи-то осторожные шаги за окном, но не придала этому никакого значения: кроме Винченцо и членов его семьи, которые тоже работали в отеле, на его территорию вряд ли кто-то мог проникнуть ночью — у этих ротвейлеров только что дым из ноздрей не шел, а в остальном настоящие исчадья.
Шаги приближались. Я повернула голову в сторону балконной двери и затаила дыхание. В отблесках вспыхнувшего в очередной раз неона увидела, как кто-то перемахнул через перила. Потом раздался едва слышный стук — словно бросили в стекло горстку вишневых косточек.
