– Про войну, дедушко!
– Про войну, да. Жили тогда с Россией рядом народишко такой – грузины.
Назвали их так, потому что грузили постоянно. «Спасите нас от турок! Спасите нас от персов, братушки православные!» Спасли.
«Возьмите наши мандарины! Невкусные, зато мелкие! И водичку из реки Куры! С холерой – это «Боржоми», а с дизентерией – «Хванчкара»! Смотрите, не перепутайте!» Взяли.
«Поставьте Иосю Джугашвили вашим царём, а Лаврика Берию – главным охранником!» Поставили. Чуть не передохли все в то царствие. Немчуру, правда, победили.
А потом грузины ушли отдельно жить. С америкосами задружили. Солдат наших забижать принялись. Словом, загрузили теперь уже по полной, да.
Ну, натурально, летели мимо наши самолёты, да нечаянно бомбы с ракетами на Грузию уронили. Не уследили, с кем не бывает! Они из-под обломков вылезли и ну возмущаться. Тогда мы десантников (витязи были такие, с неба падали) послали – какие бомбы найдут, собрать. Казенное ведь имущество. Мало чего нашли, да грузин ненароком потоптали.
Вобщем, тут америкосы и влезли. У них президент в школе плохо учился, думал «Джорджия» и «Грузия» – одно и тоже. Пустили на нас ракеты… Вот кирдык и пришёл.
– А мы, дедушко?
– А что мы. Тоже натурально покидали в них ракетами. Только не все долетели: какие старые, в каких топливо слили – колорадского жука травить. Словом, народу перемерло, что у них, что у нас – ужас! От пыли да дыма солнышка год не видно было. Холодно стало по всей Земле. Нам-то что, мы привычные, а всякие южные люди – муслимчики, да армянчики, да еврейцы с арабами замёрзли насмерть. На экваторе только немножко тепло было, так все негритята туда побёгли, обратно на деревья, хвосты отращивать. Да ещё и радияйция эта…
– Расскажи про радияйцию, дедушко!
– Ну, вроде яда без вкуса и запаха. В правильных дозах помогает, а в неправильных – убивает. Нам только на пользу, мы ж народ крепкий. В любви злее стали – недаром её «ради яйцией» называют. Подрастёте – отведу вас к девкам, сами поймёте. А вот такие людишки, как японцы и китаёзы с корейцами, перемерли все. Жаль, хорошие попадались.
Что ещё? Да, посох мой. Знатный, крепкий, ни у кого такого нет! Говорят, предки наши забрали его, когда из развалин Москвы уходили. А называют его «Останний» потому, что…
– Знаем, дедушко, знаем! Потому что последний был, да? А Москва – это где Нево-река текла, да?
– Тьфу, болтуны. В Питере Нево-река текла. Игрушку, помните, вы весной утопили, кораблик? «Аврора» который. Вот он из Питера. А посох так потому называется…Чу! Что за хрень?
Снаружи опять зажужжало, как утром. Дед наказал сидеть тихо и полез из норы, волоча за собой посох.
Низко, на уровне груди, неподалёку кружилась дюжина железных стрекоз, в палец величиной. Увидев Силантия, стрекозы грозно загудели, развернулись в цепочку и пошли, сверкая вспышками выстрелов. Дед присел, прикрыл глаза рукавицей и отмахнулся посохом, сбив сразу две. Третья, испугавшись, метнулась вниз, воткнулась в снег и вспыхнула.
Силантий закрутился, нанося удары посохом и уклоняясь от оставлявших дымный след ракет. Всё кончилось как-то быстро.
Дед, заполошно дыша, приложил ко лбу ладонь наподобие козырька. На запад, жужжа, улетали уцелевшие насекомые.
– Вот окаянные. Добрались всё-таки. Надо сходить, гнездышко ихово поворошить.
* * *
Остатки сто второй вертолётной эскадрильи ВМС США беспорядочной кучей уходили на запад, в сторону Балтийского моря, где их ждал авианосец «Лора Буш». В эфире царила истерика:
– Шит! Вы это видели, капитан? В нём две тысячи футов роста! Он раздавил ребят как насекомых, как сраных тараканов, клянусь девой Марией! Долбаная радиация, зачем мы их бомбили на свою голову!
– Заткнись, Хосе! Освободи эфир и следи за высотой.
Чёртов латинос, паникует, как баба. Но монстр действительно был ужасен. Все древние голливудские сказки про Кинг-Конга и Годзиллу – детские мультики. У тех хотя бы мозгов не было.
Чудовищные последствия радиационной мутации грозили превратиться в серьёзную проблему. Слава Богу, обнаружили только одного. Может, гигант существует в единственном экземпляре?
* * *
– Дедушко, возьми нас с собой америкосов воевать!
– Цыц! Рано вам, малы ещё. Да и дорога трудная. Атлантика глыбокая, вам с головушкой, да и с ручками будет. Плыть кое-где придётся, а водичка холодная. Не балуйте тут. Коли через неделю не вернусь – бегите в деревню к дяде Кондрату. Он тут близко, километров шестьсот на восход, за час дойдёте.
– Дедушко Сила, принеси нам статуйку свободы!
– Вы что – девчонки, в куклы играть?
Силантий поправил на поясе связку вяленых медведей, проверил любимую фляжку, сделанную из железнодорожной цистерны, и ходко пошёл на запад, опираясь на знаменитый посох – подобранную в московском радиоактивном мусоре Останкинскую телебашню.
Америке оставалось семьдесят два часа.
Октябрь 2006 г.
Хомячок
У беженца из лагеря для перемещенных лиц радостей немного. Да и те – по чёткому расписанию, заведенному чёртовыми немцами. Двадцатого числа – получение мыла, талонов на овсяную кашу в вонючей столовке и двух презервативов. Вот на хрена мне просроченные немецкие гандоны? И почему два? Не один, не восемь… Не иначе, мрачный германский научный гений поднапрягся и подсчитал: беженцу из России положено два контрацептива на 30 календарных дней.
А всё потому, что эта мелкая страна попала в зону ответственности дойчей. Вот испанцы – пацаны позитивные, отвалили бы штук двадцать с барского плеча, да ещё бы тёлку подогнали… Хотя вряд ли. Испанцам не до нас – замаялись уже отбиваться от перманентных марокканских десантов.
А каждую пятницу – выдача сиротского пособия в 11 новоевро и 50 центов. Особенно умиляют эти алюминиевые квадратики в 10 и 20 центов. На них ничего не купить, если только в платном сортире за вход…
И каждую пятницу я иду в пивнушку к Линде пропивать этот привет от Евросоюза, эти сраные тридцать сребреников. Там кисло шибает полусгнившим пивом, в темном углу поджидают лошков Черные Хирурги, а тараканы ведут себя нагло, как турки в Мюнхене. Но я пойду именно туда. Не из-за дешевой пародии на водку, не из-за бурой кислой капусты с подгоревшими кружочками нарезанных сосисок, от которой хватит удар самого небрезгливого санинспектора. И уж точно не из-за белёсой глыбы позднебальзаковского возраста по имени Линда (эх, опять гандоны пропадут).
Просто из этого кабака отлично виден Тот Берег.
* * *
– Тере ыхтуст, Линда.
– И тепе топрый вечер, Мараат. Как апычно?
Я киваю небритым подбородком и смотрю на пухлые белые руки, ловко наливающие тридцатиградусный продукт местной деревообработки. Пищевод сморщивается в предвкушении привычного спазма. За этим процессом наблюдает белой хомячок, обитающий в трехлитровой стеклянной банке, которая украшает барную стойку. Обычно он флегматично сидит, погруженный по пояс в смесь из обрывков свободной прессы и собственного дерьма. Но иногда вдруг срывается и атакует стеклянную стенку, быстро-быстро царапая её бесполезными коготками и пытаясь вырваться из осточертевшей плоскости наверх, к воздуху и свободе.
