Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
– По-моему, слишком ты спешишь… Да и не успеем. – Михаилу всё меньше и меньше нравилась эта затея. – Никита со дня на день будет здесь и заберёт её. Кроме того…
Он вдруг умолк, не замечая насмешливого взгляда приятеля. Мысль о том, что Устиньи вскоре не будет в его доме, что разноглазая девчонка с пытливым недоверчивым взглядом уйдёт из его жизни, скорее всего навсегда, неожиданно вызвала острую боль под сердцем. Михаил сам удивился этому. Уже сворачивая в Столешников с Петровки, он медленно сказал:
– Знаешь, она ещё рассказывает такие сказки… У нас каждый вечер полная кухня людей набивается! И все ребятишки соседские, и Федосьины подруги, и дворниковы, и сам Митрий… Право, хоть записывай за ней! Какие-то деревенские россказни про домовых и про мертвецов, – а удивительно складно выходит! По-моему, не хуже, чем у Гоголя!
– Как хочешь, Иверзнев, мне на неё взглянуть надо! – решительно заявил Семирский. – Покуда она ещё здесь, а не у твоего дружка-барина. И записать кое-что с её слов, между прочим, не помешало бы! И не сказки, а дело настоящее! Поповская рукопись – вещь, безусловно, стоящая, но поп – он и есть поп… А коли сама крепостная крестьянка о том же самом расскажет во всех подробностях… Да из неё такое вытянуть можно, о чём тот отец Никодим и знать не знал, слово даю! При случае и напечатать умудримся! Да, вот прямо сейчас и побеседуем с твоей Устиньей обо всём! И не делай кислой физиономии! Она ещё сама рада будет с понимающим человеком о своих бедах поговорить!
Михаил не нашёлся что возразить. Они вошли через калитку в прозрачный, облетевший сад, зашагали по усыпанной листьями дорожке к дому.
Со стороны дровяного сарая слышались лихие удары топора и воркотня Федосьи:
– А я тебе, девка, говорю – в дом ступай, выстудишься по новой! Стоило барину с тобою возиться столько времени! Брось дрова, я сейчас Митрия кликну!
– Пьян опять, тётя Федосья, куда ж ему! – ответствовал голос Устиньи.
Хлопнула дверь, и стук топора возобновился. Студенты переглянулись и одновременно ускорили шаг.
Устинья в распахнутом мужском зипуне ловко рубила дрова, устанавливая полешки одно за другим на выщербленной колоде. У дверей сарая уже сложена была изрядных размеров куча. Платок Устиньи сбился на затылок, волосы растрепались, щёки горели смуглым сухим румянцем, и она показалась Михаилу очень красивой. Восхитился и Семирский:
– Ты смотри, какова царевна! Говоришь, едва живая к тебе пришла? А ты её уже вовсю в хозяйстве используешь?
– Глупости, кто её использует?! – возмутился Михаил. – Устинья! Устя! С какой стати ты тут машешь топором?! Было же сказано – сидеть дома! А лучше – лежать! Ноги едва-едва зажили, а ты…
– Не «едва», а вовсе зажили! Как на Жучке! – возразила Устя, с размаху вгоняя топор в колоду и широко улыбаясь. – Пошто же мне в дому сидеть, скучно без дела-то! Да к тому ж…
Тут она заметила, что Михаил не один, и улыбка разом пропала с её лица. Устинья неловко поправила платок, надвинув его на лоб, запахнула зипун и поклонилась.
– Доброго здоровья, барин…
– Я, Устинья, не барин, а Фёдор Андреев Семирский, – деловито представился тот, двигаясь вперёд с протянутой рукой. – Мне про тебя Иверзнев многое рассказывал! Познакомимся?
Устинья посмотрела на него с недоверием, руки в ответ не протянула и вопросительно взглянула через плечо Семирского на Михаила.
– Устя, не бойся, это мой добрый знакомый, который ничего худого тебе не сделает, – поспешно сказал тот. – Он немного осведомлён о твоих бедствиях и… – Михаил умолк, заметив, что Устя разом потемнела.
– Это какие же мои бедствия? – хмуро спросила она. – И вовсе ничего такого… Михаил Николаевич меня вылечили, и я ему много благодарна! Вскорости мой барин, господин Закатов, за мной приедут…
– Да ты меня не бойся, Устя! – бодро перебил её Семирский. – Я сам, можно сказать, в борозде родился, в луже крестился и о народных горестях не понаслышке знаю!
– Грех эдак-то говорить, ваша милость, – угрюмо возразила Устинья. – В луже-то и цыгане не крестятся. И какие такие наши горести? Слава богу, всем довольны…
– У-устя! – поморщился, как от уксуса, Семирский. – Что ж ты меня за полного-то дурня держишь? Знаю я, чем вы довольны, читал писульки попа-то вашего…
Устинья вскинула глаза на Михаила. Ни кровинки не было в её лице. С запоздалым испугом тот вспомнил: она ничего не знает о том, что рукопись отца Никодима уже вовсю гуляет по студентам.
– Господи… барин… Михаил Николаевич… Пошто ж вы?.. Ох, беда-то экая… – Устя закрыла глаза и тяжело привалилась к стене сарая.
– Устинья, да чего ты испугалась? – Михаил торопливо шагнул к ней. – Никто не желает тебе дурного… И Федя Семирский ничего лишнего никогда не сболтнёт… Он хотел лишь познакомиться с тобой! И поговорить о ваших болотеевских делах!
– А зачем мне с чужим человеком об наших делах говорить? – уже с неприкрытой враждебностью спросила Устинья, открывая глаза. – Те дела до нас касаемы… И до барина Никиты Владимирыча. А господин Семирский с какого боку тут пришёлся?
– Видишь ли, ему интересно… – беспомощно начал Михаил… И умолк.
Семирский, внимательно наблюдавший за ними, нахмурился.
– Понимаешь ли, Устя… То, что в вашем селе творилось, – это же чудовищно! И чем более людей об этом будет знать – тем лучше! От знаний разговоры идут, от разговоров – дела, понимаешь? Со временем мы всю Россию перекроим и всё это зверство крепостническое отменим навсегда! Разве тебе не хочется, чтобы никаких издевательств над народом более не творилось?
– Бог знает что вы такое говорите, барин… И слушать не хочу… Перепутали вы что-то, воля ваша… Разговоры какие-то… За такие речи ещё и в каторгу пойдёте! Михаил Николаевич, дозвольте мне, Христа ради, уйти, меня тётя Федосья звала… – тупым, монотонным голосом попросила Устинья, глядя через головы друзей в пустой сад.
– Устя, может, ты думаешь, что я фискал какой-то? – пожал плечами сбитый с толку Семирский. – Тебе, право же, нечего бояться! Я к начальству доносить не кинусь и вовсе о других вещах помышляю! Разве ты не хочешь поговорить о том, как живут ваши мужики? А я бы записал с твоих слов… Мне уже приходилось этим заниматься, я…
– И боже сохрани! – вскинулась, не дослушав, Устинья. – Никаких-таких слов я говорить не стану! И знать не знаю ничего! Михаил Николаевич, дозвольте уйти!
– Да бог с тобой, я и сам уйду, – сердито сказал Семирский и, не попрощавшись, широко зашагал к калитке. Михаил побежал за ним.
– Семирский, постой… Ну, что ты взбесился? Сам виноват, зачем напугал её? Эх ты, а ещё говоришь, что с народом говорить умеешь… Взгляни, она чуть не плачет с перепугу!
– Дура твоя Устинья, потому и плачет! – сквозь зубы процедил раздосадованный Семирский. – И ты дурак выходишь, что врёшь про неё с три короба! Где она у тебя с «Ботаникой» сидит? Вон – дрова колет на дворе вместо Митрия! Двух слов связать не может! И «всем оченно довольна»! Обычная дура набитая и трусиха! Погоди, приедет барин – она ему ещё и ручки целовать будет!
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
