Он обнял ее обеими руками и, не говоря ни слова, привлек к себе, давая ей выплакаться. Даже слегка передвинувшись в более удобное положение, он продолжал обнимать ее и ничего не говорил. Одна рука мягко поглаживала ее между лопатками, успокаивая, как плачущего ребенка.
Она всхлипывала до тех пор, пока не осознала, что у нее течет не только из глаз, но и из носа. Смущенно охнув, она попыталась остановить поток и сесть.
— Все в порядке, милая, — сказал он. — Плачь сколько хочешь.
— Я не хочу больше плакать, — всхлипнула она. — Я тебя всего обслюнявила!
— Это легко устранимо.
— Большинство мужчин терпеть не могут плачущих женщин.
— Я и сам прекрасно обойдусь без большинства из них.
Ее слезы тут же прекратились.
— Как ты можешь так говорить?
— А что? Это правда.
— Ну, вам не обязательно всегда говорить мне все напрямик, сэр. Иногда можно быть и тактичнее.
— Я никогда по-настоящему не понимал разницу между тактом и ложью, — сказал он.
Она попыталась нахмуриться, но поняла, что у нее не вышло, когда снова встретилась с его озорно мерцающим взглядом.
— Так-то лучше, — усмехнулся он. — А теперь рассказывай.
Ее первым порывом было снова уклониться, но более сильный инстинкт предупредил, что это будет бесцельно и лишь противопоставит ее волю его.
Она знала, кто победит.
— Я не буду рассказывать тебе все подробности, — заявила она. — Я не могу сделать это, не оживляя в памяти весь тот кошмар, просто не могу. Мне и так до сих пор это снится, и я просыпаюсь в холодном поту.
В его лице промелькнуло что-то похожее на сочувствие, но он лишь кивнул:
— Расскажи все, что можешь.
Единственное, что, она знала, он хотел бы услышать от нее, она не может сказать и не скажет, поэтому начала со своей верховой прогулки на старую мельницу.
Гарт пристально наблюдал за ней, но когда она упомянула о своих снах, то затронула в нем ответную струну. После предупреждения, что она не расскажет ему всего, он гадал, как сильно осмелится надавить на нее.
Услышав, что ублюдок повез ее на мельницу близ Элайшо, он осознал, что это был кто-то, кому она доверяла. Неудивительно, что после того она перестала доверять мужчинам.
То, что она доверилась ему настолько, чтобы рассказать об этом, глубоко тронуло его. Но как она поступит, когда его решимость узнать имя негодяя натолкнется на ее упрямство — и, без сомнения, страхи, — он не мог предугадать.
Но он решил, что станет внимательно слушать, и надеялся, авось она, сама того не ведая, откроет ему больше, чем намеревалась. Тогда, узнав имя ублюдка, он убьет его.
Глава 18Рассказав Гарту о том, что произошло на мельнице, Амалия лежала тихо, голова ее покоилась в выемке его плеча. Она чувствовала себя опустошенной, но по-прежнему испытывала страх. Он снова погрузился в молчание и впервые не выражал своих мыслей и не требовал еще подробностей.
Он слушал.
Тело его полностью расслабилось. Он повернул голову и поймал ее взгляд.
— Я хочу знать его имя.
— Я не могу тебе сказать, — ответила она… и действительно не могла.
Это она сохранит в тайне.
— Я твой муж, девочка. Я имею право знать о таких делах.
— Ну а я тебе не скажу. Вероятно, ты думаешь, что можешь меня заставить…
Он поморщился, отчего она замолчала, затем сделал глубокий вдох и длинный выдох.
— Тебе надо лишь сказать мне то, что ты хочешь, чтобы я знал. Но ты должна принять во внимание, что я буду встречаться со всеми мужчинами в твоей семье, со многими из их друзей и большинством мужчин, которые живут и работают в Элайшо. И я буду подозревать каждого из них.
— Полагаю, так и будет, — осторожно признала она. — Но я все равно не скажу тебе.
Он мучительно долгое время сверлил ее напряженным, немигающим взглядом, но она не отводила глаз, пока он, чуть заметно кивнув, не вздохнул.
— Что? — спросила она. — Почему ты так смотришь?
— Потому что твое молчание убедило меня, что число подозреваемых ограниченнее, чем я думал. Я могу исключить слуг, например.
Когда он смотрел на нее этим своим приводящим в замешательство взглядом, она едва могла дышать.
— Думаю, что могу исключить и друзей вашей семьи.
— Почему?
— Ну сама подумай. Вряд ли ты стала бы защищать слугу, тем паче поехала бы с ним на уединенную мельницу. И хотя твой отец мог не заметить того или иного воздыхателя, увивающегося за тобой достаточно настойчиво, чтобы убедить поехать вдвоем с ним на мельницу, твоя мать проглядеть это не могла. Более того, заметь кто-то из твоих братьев такого мужчину, наверняка они прижали бы его, заставив заявить о своих намерениях.
Она не смогла придумать, что на это сказать.
— Я также абсолютно уверен, что твоим обидчиком был не Саймон.
— Помилуй, ты не можешь этого знать. Или хочешь сказать, что читаешь мысли, как Сибилла?
— Нет, но будь Саймон тем, кто лишил тебя девственности, он не мог не знать, что покажет освидетельствование. Однако согласился на него.
— Ну как же ты не понимаешь?! — запротестовала она. — Саймон чуть не улыбнулся, когда сказал это! Видишь ли, думаю, он изменил свое мнение насчет моего приданого, когда унаследовал Элайшо, поскольку Файф настаивал, что это должна быть часть поместья. Саймон — неплохой человек, сэр. Он мне не особенно нравится, но, говоря по справедливости, он намного старше меня, и его почти не бывает дома. Поэтому я едва знаю его. Думаю, он смотрит на меня не как на сестру — Розали единственная из нас, к кому он испытывает братские чувства, — но как на средство, которое он может использовать для повышения своего авторитета у Файфа. Однако когда наш отец умер…
— Так, значит, это все-таки Саймон!
— Нет! — воскликнула Амалия, в ужасе, что подвела к обвинению невинного человека. — Я, правда, думала, что он рассказал сэру Харальду, и это стало причиной того, что он обращался со мной с такой отвратительной фамильярностью, но Саймон не мог этого сделать. Ни сэр Харальд, ни Файф не упомянули об этом и, похоже, не знали, что их гнусное освидетельствование не принесет им пользы. А разумеется, если бы знал один, то знал бы и другой.
— Выходит, Саймон знал, что тебя изнасиловали?
— Да, — ответила она, вспоминая. — Но он не верил, что это было изнасилование. Он считал, что это моя вина, что я вела себя распутно и спровоцировала это.
— Значит, твоим обидчиком был либо Том, либо твой отец, — решительно заявил он.
