Однажды Анна переслала Анжелике письмо Дениса Давыдова и его новые стихи, чем очень обрадовала ее. Потом гусарский поэт сам стал писать французской маркизе. В одном из писем он восторженно сообщал о пятнадцатилетнем мальчике, с которым его познакомил Вяземский. «Чудно сочиняет, чудно, – восхищался Давыдов, – помяните мое слово, всех нас еще обскачет. Восторжен – в гусары просится, под мою команду!» Звали мальчика – Саша Пушкин.
Разбирая бумаги Жана, Анжелика наткнулась еще на одно письмо. Оно дожидалось ее с начала тринадцатого года. Развернув листок, Анжелика увидела, что в письмо вложено еще одно, написанное, видимо, значительно раньше. Под первым стояла подпись: Иоахим Мюрат. Просто – без званий и титулов… «Моя маркиза, – писал ей маршал, – я все время надеялся передать вам лично послание, обнаруженное среди вещей вашего брата Александра. Но ваша болезнь и перипетии войны не позволили мне сделать это. Потому пересылаю с курьером в надежде, что драгоценное здоровье ваше исправилось и вы благополучно добрались до дома».
С болью в сердце вспомнила Анжелика о Мюрате – лихом, бесстрашном, красивом гасконце… От своего соседа, вернувшегося недавно из Парижа, она уже знала, что Мюрат погиб – австрийцы расстреляли его в Неаполе. Верный себе, он сам выстроил солдат, которые должны были казнить его, и командовал ими. Из того же источника дошла до Анжелики весть и о Коленкуре: Арман, также действующий в привычном для себя стиле, от императора Наполеона сбежал, и теперь выступал министром иностранных дел короля Людовика на переговорах с победителями. Конечно, сразу же по возвращении из России он женился на Адриене де Канизи – свадьба была шумная. О Коленкуре Анжелика не жалела – даже в самой сокровенной глубине ее сердца ничего не шевельнулось к бывшему возлюбленному. О Мюрате же ей думалось часто, как и о Лешке Бурцеве.
Письмо, пересланное ей Мюратом, оказалось написанным еще в 1809 году и принадлежало старшему брату Армана – Огюсту де Коленкуру. Александр служил тогда в кавалерийской дивизии под командой Огюста, и они были друзьями. На письме виднелись еще засохшие капельки крови, и от него исходил запах пороха – запах войны.
С трепетом развернула Анжелика полученное столь поздно письмо. «Я не надеюсь на многое, я солдат, меня убьют в бою. Но то, что я хранил в своем сердце годы, должно открыться вам, мадам. Я вас люблю. И я умру, вспоминая ваше имя, моя маркиза…» – писал ей Огюст, и она видела его самого, в громе сражения поднимающего в атаку своих кирасир. Его, самого знаменитого из всех генералов в коннице Мюрата, самого смелого, бесшабашного и дерзкого, получившего золотые эполеты от императора в двадцать лет. Сейчас он говорил с ней из того времени, когда слава Бонапарта еще была велика и не поругана предателями, когда республика цвела, а французская армия шла по Европе в громе сражений и побед – все склонялось перед нею, перед пыльной гвардией, перед лафетами пушек, перед вдохновенной «Марсельезой»…
Почему Анжелика оказалась так глуха? Почему она не откликнулась на призыв сердца этого мужчины, который представлялся ей теперь полной, лучшей противоположностью его брату? Ведь он ждал от нее только одного словечка, и, может быть, не отправился бы тогда в Испанию – он был ранен и ему полагался отпуск. И может, он остался бы жив. Ослепленная, она предпочла тогда другого – и тот, другой, разрушил ее жизнь, все ее надежды, послужил причиной смерти обоих ее братьев.
Вполне вероятно, в России ей тоже следовало бы выбрать Бурцева, а не Анненкова – ведь веселый адъютант генерала Милорадовича питал нежные чувства к ней, хоть и скрывал их – она чувствовала это. И может быть, он тоже бы не погиб.
Потрясенная, опустив руки, Анжелика склонилась над письмом Огюста, и ее слезы растопили запекшуюся на бумаге кровь французского генерала. Над Провансом дул сильный, пронзительный ветер – мистраль…
Глава 11. Декабрьский бунт
Прошло двенадцать лет.
Ноябрь 1825 года выдался в Петербурге холодным и промозглым: почти постоянно шел дождь. Казалось, погода отражает уныние многих в столице: весть о тяжелой болезни императора Александра Павловича, поступившая из Таганрога, куда он направился в путешествие, достигла Петербурга. Во всех соборах служили молебны во здравие императора, но надежды таяли.
Рано утром 27 ноября военный генерал-губернатор столицы Михаил Милорадович подъехал к дворцу княгини Орловой и, сбросив на руки выскочившего к нему лакея мокрую шинель, взошел по лестнице в парадный зал дворца. Там, у растопленного камина, его ожидали Анна и Лиза. Обе сидели, тихо переговариваясь. Вот уже несколько дней и ночей, как только ее известили о тяжелом недуге Александра, Лиза пребывала в постоянном напряжении и не смыкала глаз. Анна, как могла, поддерживала ее.
Едва Милорадович вошел в зал, женщины вскочили с кресел, не решаясь спросить его, какие же новости о здоровье императора. По наполненным слезами глазам графа они поняли без слов – император Александр умер.
– Император скончался, – подтвердил Милорадович и платком смахнул слезы с лица.
Анна подошла к Лизе и обняла ее.
– Надо мужаться, дорогая, – проговорила она, – у тебя остается его сын. Помни об этом.
Потемкина кивнула, потом протянула руку к камину, взяла с полки колокольчик и позвонила в него – бесшумно появился лакей.
– Пошлите в полк к князю Александру Александровичу, – приказала она, заострившиеся скулы на ее побелевшем лице дрожали, губы против воли кривились. – Попросите его приехать к Анне Алексеевне. Срочно. Сашенька должен узнать от меня. От меня…
Лакей проворно выскользнул. Лиз оперлась рукой о спинку кресла – все тело ее дрожало. Анна усадила ее и сжала похолодевшие руки в своих руках.
– Но ему было всего сорок восемь, – прошептала Лиз. – Я не верю, не верю…
– Как бы то ни было, – вполголоса произнесла Орлова, – а судьба сама сделала за тебя выбор…
– Какой выбор? – Лиза подняла на нее потемневшие от горя глаза. – О чем ты, я не понимаю?
– Из двоих мужчин, которые любили тебя, она оставила тебе одного….
Со смертью императора Александра Павловича в столице Российской империи стали происходить странные события. Оказалось, что наследник трона так и не определен. Оставшийся старшим в августейшем семействе великий князь Константин Павлович занимать престол отказывался, а следующий по старшинству его брат Николай не имел права, так как Константин не желал приезжать в столицу из Варшавы, где сидел наместником, чтобы официально передать власть. Период неопределенности продолжался почти половину месяца, в течение которого гвардия и даже сама царственная фамилия уже успели присягнуть Константину. Теперь же выходило, что присяга не имеет силы в связи с отказом цесаревича от трона и присягать надо кому-то еще…
– Константин займет трон, – настаивал в орловском дворце Милорадович. – Гвардия, народ вынудят его. Они не примут никого, кроме Константина Павловича. Иначе будет бунт.
– Я не была бы столь уверена, – грустно возражала ему Потемкина, траурно одетая во все черное. – Константин – вылитый отец его, император Павел. Он очень упрям. Хотя для меня и для нас всех – Константин лучше Николая. По крайней мере, он старше и многое помнит.
