Поразительно, как можно проголодаться, когда носишься взад-вперед на автомобиле по деревенской местности. К часу дня я умирала от голода: это чувство смешивалось с облегчением от того, что я все еще жива. Дидье остановил машину и объявил: «On va dejeuner aux Bessades, chez Cathy!»[357]Несколько секунд спустя мы уже шли по мощенному гравием двору по направлению к старинной ферме, затем уселись за длинным деревянным столом, занимавшим всю комнату.
Кэти и ее муж Жан-Луи держали table d’hote, маленький ресторан, находящийся в их доме. У меня возникло подозрение, что это скорее хобби, чем необходимость. Обедая у них, можно было ощутить атмосферу фермерской кухни сто лет назад: друзья и незнакомцы сидят на скамейках, камин дымится, выводок котят дремлет в корзинке у очага. Кэти унаследовала бизнес от своей матери, а та – от своей; с тех пор трапезы здесь не претерпели существенных изменений. Сначала нам подали «гранд суп»: насыщенный свиной бульон с капустой и ломтями хлеба, который надо было самостоятельно наливать из супницы с львиной головой. Затем явилось овальное блюдо с ветчиной и колбасами, изготовленными из мяса собственных свиней Кэти, а после этого – гора farçous, пряных оладий с укропом, которые полагалось есть с домашним вареньем из красной смородины. За оладьями последовал жареный цыпленок, а за ним – сыр: клин влажного пестрого Рокфора и клин фромаж-де-лайоля, золотистый и острый. За исключением сыра и согретого солнцем вина, которое мы пили за трапезой (их произвел местный кооператив), все продукты были выращены в хозяйстве Кэти и Жана-Луи.
Три mecs[358]в рабочей одежде первыми встали из-за стола и направились на перекур, чтобы в дальнейшем вернуться к работе на стройке. Мы имели возможность лицезреть их еще раз, так как отправились на экскурсию к замку восемнадцатого века, который Кэти и Жан-Луи воздвигали из кучи щебня. Затем поднялась пара хрупких седовласых старичков, к которым в течение обеда все старательно обращались на «вы». Жан-Луи встал, чтоб убрать со стола, и остались только Кельвин, Дидье, Кэти и я. Мы медленно смаковали кофе из тех же маленьких стаканчиков, из которых пили воду и вино.
Настал мой момент истины, почувствовала я. Кельвин тоже это почувствовал, потому что начал подводить разговор к моей теме. Завтра мы собирались ужинать здесь же, в Les Bessades – Кельвин, я и толпа аверонцев, – чтобы отпраздновать традиционный американский праздник – День благодарения. Меню должно было повторять сегодняшнюю трапезу, за исключением того, что курицу заменит жареная индейка. Однако я планировала поучаствовать в приготовлении ужина – немного клюквенного соуса, сладкий картофель, тыквенный пирог. Мне хотелось придать празднику национальный колорит, а также – признаюсь – впечатлить Кельвина тем, как я стала хорошо говорить по-французски и насколько мне здесь комфортно. Я привезла ингредиенты из Парижа и надеялась, что Кэти согласится. Именно из-за этого я нервничала: мне надо было спросить, пустит ли она меня на свою кухню.
Позвольте кое-что пояснить. Кэти меня не пугала. У нее было мягкий голос, два умненьких сына-подростка и разноуровневая стрижка на светлых волосах, как у участников рок-группы Monkees. Но она была француженкой, а я заметила, что во Франции кухня является заповедной территорией. Мои французские друзья обожали готовить, есть и обсуждать кулинарные темы, но их кухни оставались частными владениями. В противоположность Америке, где на кухне собираются с друзьями, здесь она оставалась комнатой за закрытыми дверями. Мы с Кэти несколько раз пересекались, но были скорее знакомыми, чем друзьями. Просьбу пустить меня на свою кухню можно было бы приравнять к желанию прибраться в ее бельевом шкафу.
Кэти и Дидье обсуждали последний урожай винограда, но их разговор подходил к логическому завершению. Кельвин поймал мой взгляд и многозначительно поднял бровь.
«Индейка… э-э-э… готова к завтрашнему ужину?» – последние слова застряли у меня в горле.
Кэти кивнула. «On l’a tuee ce matin![359]– Индейка, естественно, была выращена на их ферме, Кэти смотрела за ней с младенчества, а Жан-Луи прирезал. – Ее не помиловал Обама, как ту, про которую говорили в новостях», – сказала она, и все рассмеялись.
Я проглотила комок в горле: «Я могу помочь?»
«C’est très gentil[360]. Но приходите в семь, со всеми остальными».
«Нет, я имею в виду, что хотела бы помочь приготовить ужин… si c’est possible»[361].
«О!» – Она хмыкнула, очевидно, надеясь, что я шучу.
«Я могу приготовить тыквенный пирог – une tarte à la citrouille. Клюквенный соус… sauce aux airelles. Сладкий картофель… patates douces. Я привезла с собой ингредиенты».
«J’sais pas…»[362]– Она прикусила губу.
«Ann est très douée dans la cuisine»[363], – Дидье уставился в свой стакан, но тон его голоса был увещевательный.
Мое предложение повисло в воздухе, вызвав неловкую паузу: я уже почти пожалела о том, что высказала его. Но по мере того как молчание длилось, я поняла, насколько важно это было для меня. Я хотела пойти на кухню, поделиться американскими рецептами и выведать французские, поучаствовать не только в празднике стола, но и в подготовке к нему.
«Laissez-moi réfléchir un peu, d’accord?»[364]– в конце концов прервала молчание Кэти. Я понимала ее замешательство – у нее был свой ритм, как ни крути: тонкая хореография кухни, доведенная до совершенства в процессе приготовления тысяч трапез. Но я не могла не чувствовать легкого разочарования.
«Она ведь не отказала, – подбодрил меня Кельвин, когда мы шли к машине. – Она сказала, что подумает».
Мы оба знали, что для французов это вежливый способ сказать «нет». Тем не менее, забравшись в машину, мы отыскали консервную банку с тыквой, которая выкатилась из сумки с провиантом во время одного из диких виражей Дидье. Кельвин в итоге выудил ее из-под переднего сиденья. Я сунула ее в мою сумку на случай, если она понадобится мне завтра.
