– «22 апреля 1902 года, – читаю я. – Душечка моя Кэролайн! Я получил твое письмо и страшно огорчился, узнав, что ты не получала моего – что ты, кажется, до сих пор не получила от меня ни одного письма! Уверяю тебя, я писал и пишу тебе почти каждый вечер. Я тут весь в хлопотах, еще многое предстоит подготовить в ожидании твоего приезда, потому что к вечеру я просто валюсь с ног, но клянусь, однако, что заботы не мешают мне постоянно думать о тебе. Нам сильно мешает весенняя непогода – позавчера прошел град величиной с мой кулак, таким можно убить человека! Этому дикому краю, любимая, отчаянно нужна нежная и ласковая женская ручка, которая бы его укротила! И я уверен, никаким бурям меня не испугать, когда ты будешь здесь, рядом с мной.
Прошу, не огорчайся из-за отъезда твоей тетушки – здесь ты обретешь дом и самую любящую семью! Я понимаю, тебя беспокоит, что расстаетесь вы с ней не по-хорошему, но наверняка…» Не могу разобрать, что тут дальше. Почти целый абзац неразборчиво, – объясняю я Бет. – «Я заметил это, еще когда… Мне больно, что… Наберись терпения, уже совсем немного осталось ждать, любимая моя, ты и не заметишь, как мы будем вместе. Я уже наметил место рядом с домом, где разобью для тебя сад. Я ведь помню, ты говорила, как бы тебе хотелось иметь сад. Так вот, у тебя он будет, твой собственный, ты сможешь посадить в нем все, что захочешь. Почва тут не очень плодородная, песчаная, но на ней много чего растет и цветет. И ты расцветешь здесь, родная моя, я это знаю. Сердце каждый день напоминает мне о тебе, я горюю, что тебя нет, и благодарю Господа, что скоро мы будем вместе…» Далее снова большой кусок, который мне совсем не удалось разобрать: тут пятно, похоже, он промок от чего-то…
Я обрываю себя, просматривая страницы до конца.
– И вот окончание: «Жду не дождусь, когда я снова увижу тебя, и мое сердце наполняется радостью оттого, что скоро уже ты отправишься в путь. Не горюй, родная, осталось совсем немного, скоро мы будем вместе до конца наших дней. Всегда твой, К.».
– Ну, что ты на это скажешь?
– Так она была замужем! – восклицает Бет.
– Похоже на то, хотя тут ничего не сказано про брак, но никакие другие объяснения мне в голову не приходят. Я не представляю, как иначе кто-то написал бы такое письмо – о том, что они начинают совместную жизнь, что у нее будет новая семья и все прочее.
– Куда она ездила? Что там на марке?
Я внимательно рассматриваю конверт:
– Ничего не разглядеть. Надписи, штампы – все стерлось.
– Как жалко. Может, она собиралась к нему, чтобы выйти замуж, но что-то случилось и помешало ей туда отправиться.
– А как же тогда ребенок?
– Да, правда. Значит, она потеряла и мужа, и ребенка еще до того, как приехала сюда. Сколько же лет ей тогда было?
– Двадцать один, по-моему. Она как раз вступила в права наследства.
– Как странно, и ничего об этом в ее брачном свидетельстве, ничего не было известно до сих пор! Поразительно, как все это могло быть забыто? – размышляет Бет.
Я пожимаю плечами:
– Кто знает? Если она с ним развелась, то хотела, возможно, сохранить это в тайне? Мэри сказала, что Кэролайн вообще не любила вспоминать свою молодость. Может, ей было что скрывать? А вспомни то письмо от тети Б., которое я тебе показывала, там упоминаются некие события в Америке и говорится, что их нужно в Америке и оставить. Она же явно опасалась какого-то скандала. Если бы ее муж умер, в брачном свидетельстве с лордом Генри было бы обозначено, что она вдова. Наверное, она от него сбежала. А если у нее к тому же умер ребенок, первенец, это может объяснить, почему она всегда была такой холодной, непроницаемой…
Бет неожиданно отворачивается.
Она не упомянула о том, что заходил Динни. Не передала его благодарность, и мне никак не выяснить, умышленно она так поступила или просто забыла, не признавшись при этом, что я подслушала их разговор. Но мне узнать не терпится. Просто невозможно удержаться, так хочется послушать, что ответит мне Бет.
– Что-то не так? – спрашиваю я.
– Эрика, почему ты с таким интересом во всем этом копаешься? Зачем тебе все это знать? – Сестра смотрит на меня искоса, из тени своих длинных ресниц. Ее окружает оранжевый ореол от огня, горящего в камине.
– А тебе это не кажется интересным? Я хочу понять, почему… почему наша семья так ненавидит Динсдейлов. Ненавидела Динсдейлов, – поправляюсь я. – Хочу узнать, как Мередит стала такой жестокой и злобной, что ее так искорежило. Мне кажется, все это передалось ей от Кэролайн. И я просто хочу понять… почему…
– И думаешь, что ты только что нашла ответ?
– За что они ненавидели Динсдейлов? Нет. Я до сих пор понять этого не могу. Не может же это быть примитивным классовым предрассудком – нет, здесь явно кроется что-то большее. Крылось что-то большее. Что-то очень личное. Кроме того, судя по письмам Мередит, она не придавала большого значения классовым барьерам – во всяком случае, во время войны. Но, по крайней мере, я, похоже, знаю, из-за чего Кэролайн была такой… застывшей. Почему, как сказала мама, она никогда не любила Мередит.
– Потому что лишилась ребенка?
– Лишилась всей жизни, как мне кажется. Ты помнишь, как в тот раз, на том летнем балу, когда Кэролайн обозналась и решила, что узнала официантку?
– Ну и что?
– Интересно – за кого она ее приняла? И почему так испугалась?
Бет снова погружается в молчание и не отвечает, я не выношу, когда она вот так вдруг отгораживается.
– И к тому же эти проклятые болотные флаги не выходят у меня из головы! Я уверена, что должна вспомнить что-то, с ними связанное…
Бет меня уже не слушает.
– Лишиться ребенка… даже представить себе не могу, что это такое. Ребенок, у которого была возможность вырасти, стать человеком. И твоя любовь к нему год от года становилась бы все сильнее… просто не могу представить.
– Как и я.
– Нет, тебе нечего даже говорить об этом, Эрика, ты же не знаешь, что это за чувство, не представляешь, как сильна эта любовь, – говорит она с чувством, со страстью.
– Мало ли чего я не знаю, – огрызаюсь я обиженно.
Слышно, как в камине потрескивают дрова, все тише, потому что огонь угасает.
– Мы никогда не тосковали по Генри, – шепчет Бет, погружаясь в глубокую тень кресла, так что я не могу различить ее лица. – Мы видели, как его ищут, и наблюдали, как его исчезновение практически разделило семью. В общем… мы видели последствия… случившегося. Но мы никогда не тосковали по нему. Мы всегда были где-то с краю… на обочине этой беды. А ведь кому-то было больно…
– Трудно было бы нам по нему тосковать, Бет. Он был таким гадом, пакостником.
– Да, Генри был пакостником, и все же он был всего-навсего ребенком. Просто мальчишкой, Эрика. Совсем маленьким! Я не знаю… не знаю, как Мэри все это пережила, как она выжила, – продолжает Бет, и я чувствую, как у нее сжалось горло.
