Компания под влиянием дошедших до нее неблагоприятных известий могла согласиться пожертвовать губернатором по настоянию нижней палаты, лишь бы не покушались на ее верховные права, и Францис мог вторично, теперь уже с поддержкой нижней палаты начать нападение на своего давнего смертельного врага. Такое нападение Гастингс предпочитал встретить в горной крепости Аудэ, чем в Калькутте. Он помнил, как трудно проходила борьба с Клэверингом и Францисом, воспоминание о Нункомаре тоже еще жило среди индусов, и если бы посланному компании удалось убедить всех в своих взглядах, то положение Гастингса в самой Калькутте стало бы небезопасным. Он же твердо решил не уступать и вторичному нападению и в крайнем случае назвать себя правителем Индии. Он устранил бы тогда верховную власть компании, провозгласил себя представителем короля и министерства и таким образом сразу достиг бы конечной цели своих трудов, присоединив Индию к короне Великобритании. По ежедневным донесениям капитана Синдгэма, он знал, что в Калькутте пока не произошло ничего, заставляющего предполагать какую-либо перемену в Лондоне, но именно поэтому он оттягивал свое возвращение, желая наверняка знать, какое положение примут относительно него директора компании и общее собрание акционеров. Наконец произошло событие, заставившее его выйти из выжидательного положения и спешно вернуться в Калькутту.
В один прекрасный день с почтовым кораблем из Англии прибыл молодой лорд Чарльз Торнтон — родственник лорда-адвоката Шотландии Генри Дундаса, председателя Комитета по делам Индии в нижней палате, где Францис прилагал все старания свалить Гастингса.
Лорд Торнтон привез рекомендательные письма к Гастингсу от директора компании и некоторых членов министерства и сказал, что, совершая кругосветное путешествие, хочет изучить и такую важную для Англии страну, как Индия. Конечно, не было ничего странного, необычайного в том, что молодой знатный англичанин, совершая большое путешествие, посетил и Индию.
Поэтому лорда Торнтона леди Гастингс принимала с любезным и роскошным гостеприимством, на которое мог рассчитывать каждый англичанин, посещавший дом генерал-губернатора Индии.
Лорд Чарльз, двадцатипятилетний молодой человек, высокий, стройный, безукоризненно одетый, но без чрезмерного франтовства своими манерами, движением, выражением лица, разговором изобличал человека высшего круга. Каждый признал бы Чарльза Торнтона красивым и удивительно интересным собеседником, так как он умел говорить обо всем, не впадая в педантичную ученость и не навязывая своих мнений. Однако при ближайшем знакомстве наблюдательные и чуткие люди замечали за располагающей милой маской холодную, надменную самоуверенность. Его красиво очерченный рот с тонкими бледными губами резко кривился, а выражение глаз принимало враждебность, когда ему что-нибудь не нравилось. Такое впечатление скоро сложилось и у леди Марианны, она чувствовала себя стесненной в его присутствии, не могла говорить свободно и непринужденно, как всегда, а начинала взвешивать слова, и радостное, естественное настроение интимного кружка исчезло при появлении лорда Торнтона.
Подобное мнение имела о нем и Маргарита. Как ни осыпал он ее галантными доказательствами внимания, как ни старался потакать ее наклонностям, молодой девушке становилось не по себе в его присутствии, хотя по привычке она всегда свободно и уверенно держала себя в обществе. Она почти не говорила с ним, отвечала нерешительно, сидела с опущенными глазами и ни словом, ни взглядом не обращалась к капитану Синдгэму, так как ей казалось, что именно тогда проницательный лорд особенно упорно будет следить за ней.
Капитан тоже страдал от присутствия молодого лорда, уже потому что непринужденная, детская веселость Маргариты исчезала. Он чувствовал при лорде какую-то неловкость, безотчетную антипатию. И его выслеживающий взгляд производил на Синдгэма впечатление острого оружия; молодой лорд принял относительно него светский сдержанный тон, который, оставаясь вполне в границах вежливости, имел оттенок высокомерного, оскорбительного превосходства. Он уже несколько раз при случае без явного любопытства спрашивал капитана о его семье и родственниках в Англии, как часто бывает между соотечественниками, встречающимися далеко от родины, но капитан видел, что при таких вопросах в глазах лорда выражалось недоверчивое сомнение. Ему казалось что Маргарита, никогда не говорившая о его семье и происхождении, при подобных разговорах пытливо смотрела на него. Он всегда отвечал кратко и уклончиво, и холодная мимолетная улыбка, появлявшаяся на губах лорда, еще более оскорбляла его.
Создавшаяся обстановка производила на капитана угнетающее впечатление. Вся его непринужденная веселость пропала, он стал опять угрюм и замкнут, как прежде, и почти не имел случая быть наедине с Маргаритой. Лорд Чарльз ежедневно занимался верховой ездой, что заставляло Марианну тоже присутствовать в манеже. Торнтон любовался умением и уверенностью Маргариты, хотя она неохотно показывала при нем свое искусство и признавал замечательное умение капитана, но, как ни любезно звучали его слова, они воспринимались как поощрение слуге — шталмейстеру, который хорошо исполнял свою службу и должен радоваться похвале начальства.
Когда капитан и Маргарита оставались наедине, между ними точно вставала темная тень. Она говорила ему слова, полные любви и сердечности, горячо жала его руку, сияющими глазами смотрела на него, но часто опускала голову под его серьезным взглядом и никогда не говорила о лорде Торнтоне. И он никогда не упоминал о нем. Он стоял между ними, как призрак, которого никто не решался тронуть, но который обоим причинял тревогу и горе.
Капитан и Марианна немедленно сообщили Гастингсу о приезде лорда. Он настоятельно советовал жене принять лорда, имевшего большие связи в Англии, с изысканной любезностью и самым приятным образом обставить для него пребывание в Калькутте.
Капитан при безграничном доверии, оказываемом ему губернатором, получил подробную и точную инструкцию своего поведения, так как Гастингс, признавая Марианну вполне равноправной подругой жизни, все-таки хотел по возможности устранить ее от соприкосновения с заботами и тревогами жизни. Он хотел один вести борьбу, устранять опасности и только приносить к ее ногам лавры победителя.
