Только теперь я осознал, какую важность придает Александр Дорфман тем десяти лимонам. Скорее всего, в кулисах «Эксиаль» поднялся немалый шум, потому что он решил оттенить общую картину новыми красками, да еще неслучайного оттенка. Прекрасный девственно-белый, Христов цвет. Белоснежность невинности.
– Разумеется, ни «Эксиаль», ни его сотрудники не помышляют оказывать давление на правосудие, которое должно осуществляться в независимом порядке. И тем не менее наш жест милосердия призван послужить призывом к снисходительности. Призывом к великодушию.
Гул в зале. Известно, что наши руководители высшего звена не чужды величия, достаточно глянуть на размер их зарплат, но подобное величие души – от этого невольно наворачиваются слезы.
– С точки зрения Люси, отзыв гражданских исков может сильно повлиять на решение суда, – говорит Николь.
Люси мне тоже так сказала. А я думаю, что этого далеко не достаточно, но молчу. Посмотрим. Процесс начнется через четыре или пять месяцев. Похоже, в рекордно короткие сроки. Не каждый день самый известный безработный Франции предстает перед судом присяжных.
На экране Дорфман повышает голос:
– Однако…
Тишина восстанавливается не сразу. Дорфман отчеканивает каждый слог, дабы донести Его слово:
– Однако… данная инициатива не призвана служить прецедентом.
Сложная фраза, особенно для Первого канала.
Упростить. Вернуться к коммуникативным универсалиям.
– Наш жест является исключением. Пусть те, кого может вдохновить пример мсье Деламбра, – (взрыв во всех кафе Сарквиля), – знают, что наша компания со всей решительностью осуждает насилие и будет преследовать по закону – причем без всякого послабления – любого, кто допустит насильственные действия по отношению к имуществу или персоналу, принадлежащим нашей компании.
– И никто не обратил на это внимания, – говорит Николь. – С ума сойти, а?
Я не понимаю, о чем речь. И она это видит.
– Дорфман говорит об «имуществе и персонале, принадлежащим нашей компании», – поясняет Николь. – Это же чудовищно.
Нет, я ничего не понимаю.
– Имущество – ладно, но люди, Ален! Они же не «принадлежат» предприятию!
Не подумав, я ответил:
– А меня это не шокировало. В конце концов, все, что я сам сделал, было сделано ради того, чтобы снова «принадлежать» предприятию, разве нет?
Сраженная Николь замолкает.
Она меня поддерживает. Во всем. И будет поддерживать до конца.
Но наши миры разбегаются в разных направлениях.
– Вот, посмотри, – говорит Николь.
Она роется в сумке. Фотографии.
– Я переезжаю на новую квартиру через две недели. Грегори очень мил со мной. Он приедет с приятелями, чтобы помочь перебраться.
Я слушаю рассеянно, потому что поглощен фотографиями. Угол съемок, освещение – Николь постаралась представить новое жилье в выгодном ракурсе, но тут уже ничего не поделаешь. Полная жуть. Она говорит о переезде, об очень милых соседях, двух днях отгула, но стоит мне глянуть на снимки, и мне просто становится дурно. Она сказала, на каком это этаже, но я прослушал. Кажется, на двенадцатом. Мне предлагаются многочисленные виды Парижа вдали. В торговле недвижимостью, когда подчеркивают открывающуюся панораму, обычно это дурной знак. Я не задерживаюсь на фотографиях неба.
– Можно есть на кухне… – говорит Николь.
Блевать там тоже можно. Паркет с мелким узорчиком времен семидесятых. Жесткие прямоугольные объемы, достаточно глянуть на фото, так и слышишь эхо голосов в пустых комнатах, а ночью перебранку соседей за тонкой перегородкой. Гостиная. Коридор. Спальня. Еще одна. Ровно то, что я ненавижу. Сколько может стоить подобное дерьмо? И на это она обменяла нашу почти выплаченную квартиру?
– Почти выплаченная – это еще не выплаченная, Ален. Не знаю, в курсе ли ты, но у нас проблемы с деньгами!
Я чувствую, что не надо ее злить. Николь на грани отчаяния, близкого к взрыву. Она открывает рот, я закрываю глаза, ожидая снаряда, но она выбирает иносказание. Обводит рукой окружающую нас обстановку:
– Ты ведь тоже решил сменить место жительства!
Удар ниже пояса. Я бросаю фотографии на стол. Николь забирает их, кладет в сумочку. Потом смотрит на меня:
– Лично мне плевать на квартиру. С тобой мне было бы хорошо где угодно. Все, чего я хотела, – это быть с тобой. А без тебя, там или тут… По крайней мере, разделались с долгами.
Новая квартира полностью соответствует моему представлению о том, где должна жить жена арестанта.
Мне есть что сказать, и немало. Я не говорю ничего. Беречь себя. Экономить силы для судебного процесса.
Чтобы получить право прийти к ней в эту халупу как можно скорее.
44
Все знают, что бывают дни, когда все складывается хорошо, и дни, когда все складывается плохо. Желательно, чтобы день, когда вы должны предстать перед судом присяжных, был днем, когда все складывается просто превосходно. И таких дней мне потребуется минимум два ввиду предполагаемой продолжительности процесса.
Люси пребывает в возбужденном состоянии. Она больше не упоминает Сент-Роза, который сложил оружие после моего последнего подвига. Странным образом, насколько присутствие этого фантома рядом с Люси меня раздражало (особенно когда я узнал, что у него исключительно высокие гонорары), настолько я впадаю в легкую панику, когда вижу ее предоставленной самой себе в принятии всех решений. То, что она сказала мне шестнадцать месяцев назад о необходимости привлечь настоящего профессионала для моей защиты, теперь приобретает совсем иной смысл. Люси меня умиляет, ее тревога так трогательна. В прессе часто подчеркивалось, что мой адвокат – моя дочь. Многочисленные ее фотографии публиковались с подписями, способными вышибить слезу у любого. Я знаю, что она это ненавидит. Она не права.
По мере приближения начала процесса моя тревога росла, но Люси объяснила мне, какую линию защиты выбрала, и я снова уверился в том, что в свое время принял правильное решение. Говоря упрощенно, существуют две возможные стратегии: политическая или психологическая. Люси уверена, что генеральный прокурор выберет первую. Она же остановилась на второй.
Зеленый свет по многим направлениям.
Пресс-конференция Александра Дорфмана вызывала единодушное одобрение. Этот великолепный жест тем более высоко оценили, что ни Дорфман, ни любой из его подчиненных больше не дали ни единого интервью. Столь крайняя сдержанность подтверждала – если только в подтверждении была необходимость, – что их поступок был совершенно бескорыстным и диктовался исключительно гуманными соображениями. Некоторые газеты выказали постыдный скептицизм, предположив, что за ним скрывались некие тайные и подозрительные мотивы. Но к счастью, основная часть прессы двинулась вслед за телевидением: в этот напряженный период, отмеченный множественными трудовыми конфликтами, в обстановке почти постоянного противостояния руководства и работников, филантропическое решение, принятое «Эксиаль» и его сотрудниками, бросало новый свет на социальные отношения. После двух веков классовой борьбы, деморализующей и смертоносной, факел единения озарил сердечное согласие, отметившее между владельцами, рабочими и служащими столь долгожданный исторический момент примирения.
