Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
В это лихолетье много немцев погибло от голода, холода, болезней. Голод начался еще до прихода наших. Наши, когда пришли, подкармливали, особенно детей, но что мог дать российский солдат, сам не всегда сытый?
Немцы знали, что им предстоит депортация, ведь Потсдамская конференция приняла постановление об их упорядоченном перемещении. Будучи законопослушными, они не допускали никаких эксцессов, но для конкретных людей это была трагедия, и Советская власть, понимая это, как могла, старалась обойтись с людьми по-человечески. В ноябре сорок восьмого в Москву из Калининграда пошло донесение: в Германию отправлено сорок восемь эшелонов, в которых находилось сто две тысячи немцев-переселенцев.
— Кать, но ведь это ужас: взять и выгнать со своей земли огромные массы людей. Где же права человека?
— О каких, Лина, правах человека тогда могла идти речь? Произошло страшное, многомиллионное побоище, где человеческая жизнь не стоила ничего.
— Но почему, почему люди так зло, так беспамятно уничтожают друг друга?
— Не знаю, Линочка, не знаю. Часто из-за территории, пространства, природных богатств, а еще, наверно, из-за того, что зло сидит в самой человеческой природе и не дает людям находить компромиссы. Причем, проходят столетия за столетиями, а войны продолжаются.
— Кать, а твой дядя Миша когда в область приехал?
— Он пришел с войсками. И был оставлен служить в Кенигсберге. Рассказывал много интересного, а я всякий раз «развешивала уши».
Мрачен был лежащий в развалинах Кенигсберг. Казалось, никаких человеческих сил не хватит, чтобы растащить, расчистить руины, засыпать воронки, ликвидировать завалы. Но людей не столько страшило это, сколько непереносим был подступающий голод. А продовольствия, еды не хватало. Да и откуда она могла взяться после стольких лет войны. Немцы — старики, женщины, дети — выползали изо всех щелей. Они были измождены, они хотели есть.
Военный журналист и начинающий тогда поэт Юрий Гордиенко писал:
Город мертвых вокзалов и пирсов,
Город, меченый гневом святым.
Красной лавой на край черепица
Оползает по кровлям крутым.
Все, что можно, пожары слизали,
Лег на стены их угольный след.
Если окна назвать глазами —
Этот город от страха ослеп.
Город и область действительно казались обезлюдевшими, хотя до сорок восьмого оставшиеся немцы еще были на месте. Но в сорок восьмом всех депортировали, а Совмин СССР принял постановление о первоочередных мерах по заселению районов и самого города пришлым российским населением. В постановлении досконально расписывалось, сколько и откуда на добровольных началах следует переселять российских граждан, какие им положены льготы.
Конечно, ехать соглашались только те, которым нечего было терять, кто в лихую годину остался безо всего. У кого что-то было на родине, тот не ехал. Существовали, правда, и другие — партийцы. То есть те, кто не мог пренебречь указанием партии. Таких было много.
— Кать, я ведь первый плакат «Переселяйтесь в Калининградскую область» выпускала в январе пятьдесят восьмого года — когда открыли издательство.
— Помню, помню это творение. Но послушай: сорок шестой выдался неурожайным. Напитанная кровью земля словно бы решила наказать людей за содеянное. Продовольствия, хлеба катастрофически не хватало. Ели только то, что доставалось по норме, а это в месяц: жиров — 400 граммов, мяса-рыбы — 1800, круп-макаронов — 1200, сахара — 400. Хлеба же в день — 400 граммов, иждивенцу — 300. И больше ничего.
Особенно трудно было в городе. Крестьянам-переселенцам давали дома, оставшиеся от немцев, подворья, обустроенные так, что наши только глаза таращили и тут же их засирали. Крестьянам давали коров, поросят, овец. Работай — не ленись.
Летом сорок шестого обязали горожан засадить огороды — русских и немцев. Русским давали участки рядом с домами и сажать приказывали картошку, свеклу, капусту, лук, огурцы, морковь, чеснок. Немцев обязывали выращивать только свеклу и брюкву. Их участки располагались подальше. Почему так делали — черт знает. Наверно, считали, что немцы на свекле и брюкве скорей…
Дядя Миша рассказывал, что такой невероятной работоспособности он никогда прежде не видел. Все, абсолютно все работали на износ, а сам он выезжал из дома в шесть утра и возвращался в двенадцать ночи. Был уже гражданским и работал заместителем мэра города. Никто никогда не совал ему никаких денег или подарков. Да если бы и взял, тут же бы донесли и засудили. Работали люди только за «светлое будущее», в которое, кстати, верили. А по воскресеньям все, независимо от возраста, выходили на расчистку города. И это ерунда, что искали какие-то богатства, клады. Люди копались в развалинах, чтобы найти хоть какие-нибудь ложки-поварешки: есть было не из чего и нечем. Купить ничего было нельзя.
Первым нашим поселенцам, конечно же, очень досталось. Досталось и детям: они подрывались на минах и снарядах, их невозможно было посадить под замок, а земля была начинена смертью.
Но жизнь продолжалась, и уже первую русскую школу в Кенигсберге открыли в сентябре сорок пятого. В ней учились дети военнослужащих, и она находилась на улице Лендорфштрассе.
IV
«Воспевателем» Кенигсберга — Калининграда был не только Юрий Гордиенко, но и Никита Зильбер. Никита ушел из жизни, едва минуло пятьдесят: острый лейкоз. А был очень крепок физически, высок, статен, широкоплеч. В таких случаях говорят: «раздарил себя людям». Он был Поэтом. Впервые пришел в издательство в пятьдесят восьмом или пятьдесят девятом. Румянец во всю щеку, голос заполнял комнату. Я прибежала откуда-то — наверно, из сельхозотдела исполкома, куда ходила за «ценными указаниями» почти каждый день. Увидев меня, морской лейтенант прервал чтение и, немножко загребая одной ногой, пошел навстречу. Карие глаза его ярко блестели.
Тогда, в день нашего знакомства, он прочитал много стихов, в том числе и «Портрет» — одно из наиболее ярких и значительных:
Облаков растрепанная грива,
Серый, непроснувшийся рассвет,
Проплывает по волнам залива
Надвое разорванный портрет.
Это были стихи о Сталине. В то время мало кто так писал. Стихи, конечно же, не были напечатаны, но Никита их читал, не боялся. Служил помощником начальника политотдела по комсомолу бригады кораблей охраны водного района, и меня поразила какая-то необыкновенная сила и жизнерадостность его восприятия жизни. В то же время в его стихах была и тонкая лирика: «Ручеек бежит, как жеребенок — звонкий, легкий и живой»…
За плечами этого человека было тяжелое военное детство: Никита был «блокадником». Потому в стихотворении «Гороховый суп» были строки:
Нас водили в барак по группам,
За столы сажали в тепле
И кормили горячим супом…
В первый раз на Большой земле.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
