«Как говорил Гиппократ, если общаешься с идиотами – будь проще…»– Неясно, кого уважаемый автор имеет в виду, поскольку «гиппопотам» этого не говорил. Что же касается идиотов, то, помнится, полезла я загорать на крышу, дабы не привлекать к себе внимания – с голой попой… Ведь вначале я купила купальник, а потом – завязочки, если сравнивать это бикини с водолазным костюмом. После чего на попе образовалось «килиманджаро», то есть два ледника посреди Восточной Африки, с которыми на городской пляж выходить не рекомендуется. Так вот… Лежу я себе на крыше, маскирую попу под цвет саванны, и вдруг появляется «персонаж Гиппократа» и заявляет, что он «Карлсон». Мол, направляется к себе домой – с видом на Влтаву. И какие тут могут быть комментарии? Естественно, что самые нецензурные… «Карлсон» отступает по крыше под напором моих аргументов и в результате – еще три часа поджидает меня на лестнице. «Мерзавец! Женщине даже нельзя позагорать голой!» Но, вы думаете, ему понравилась моя попа? Отнюдь. Просто он «захлопнул» свои ключи в квартире и мечтал проникнуть туда через окно… «Мерзавец! Я загораю голой, а он – домой!» Вот и общайся с ними после этого…
«А разве писатель не сущее дитя в делах коммерции? – удивился этот мужчина…» – Счастливая коммерция в литературной среде была замечена неоднократно, когда некая писательница успешно занималась проституцией. Что же касается автора, то на него мало кто позарится. Это тривиально. А тривиальное и божественное в литературе встречаются, когда книга Барбары Картленд лежит на книге Данте…
«Я вышел на перрон, чтобы полюбоваться поездом „от станции Брно…“» – Течение мысли зависит от направления поезда. Например, отъезжающих за границу все время мучает ностальгия, а возвращающихся на родину – собственная глупость. Проводники, как собаки, понимающе заглядывают в глаза и по пути «туда» предлагают пассажирам кофе, обратно – водку. Почему на стальной магистрали думается только по ходу движения – загадка человеческой натуры…
«В детстве я коллекционировал марки…» – Всякая настоящая пани тоже обязана выбрать «хобби», чтобы весело проводить время. Пересчитывать на досуге денежные знаки, коллекционировать пустые консервные банки… Чем смешнее «хобби», тем больше вероятности выскочить за него замуж. Чтобы расквитаться с мужчиной за патриархат – по программе истории за девятый класс…
«Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы…» – И далее «роман» Йиржи Геллера развивается столь стремительно, что надо переквалифицировать его в изнасилование…
Здесь Йиржи Геллер взял Вендулкины «примечания» и выбросил их в окно. И «Реставрация обеда» осталась без примечаний…
Вопрос: Ощущение от вашей прозы: выдуманная правда. Что такое ложь и возможно ли без нее творчество?
Ответ: Как говорила одна моя знакомая, женщина по происхождению: «Правду надо говорить всегда! Только – не всю…» На самом же деле «творческая ложь» и «творческая правда» – одно и то же. Например, образ Вендулки составляют вполне реальные женщины. А сколько их было и в каких «пропорциях» – об этом известно только мне… Носик – оттуда, ушки – сверху, хвостик – из античности. Но это отнюдь не собирательный образ из жен и подружек. Просто, как «доктор Франкенштейн», я сотворил себе приятельницу. Да, возможно, получился монстр, но – в реальной жизни она была еще хуже! (Курсив Йиржи Геллера.) И вообще, всякую мистификацию кормят вполне реальные эпизоды. Все дело именно в пропорциях. Как я ощущаю ложь? Я в нее верю – с утра до обеда. После чего иду в ближайшее заведение, обычно к «Старому Эдгару», и наблюдаю скучную правду. Что в добрую кружку помещается всего лишь один литр пива. Что люди в баре спорят ни о чем, поскольку завтра они вернутся обратно и будут спорить о том же самом. И вот я сижу там и думаю, что в действительности – подлинной правды нет. Поскольку все вышесказанное я наврал. И надеюсь, что и далее – навру тоже…
Вопрос: Ваши литературные предпочтения?
Ответ: Я и Сестерция предпочитаем раздельное книжное хозяйство… Кстати, вы должны догадаться сами, почему у моей жены такое странное имя – и не Квинтилия, и не Нонна… Раз в месяц, после рейда по книжным магазинам, мы всей семьей играем в «трибунал». То есть составляем тройку прокураторов – я, Сестерция и Магвай. Так вот что я вам скажу – это самый неправедный суд на свете. Магвай книг не читает, поскольку он персидский кот; я читаю мало, потому что – нахал; а Сестерция только пролистывает, и в лучшем случае – до половины. Однако все мы имеем определенные суждения о литературе. Магвай считает, что это пустая трата денег; я считаю, что я – нахал; а Сестерции попросту запрещено восхвалять какого-нибудь писателя в присутствии Йиржи Геллера… После судилища я внимательно осматриваю свои полки и переставляю некоторые издания на полки Сестерции. Чем провоцирую некую букинистическую лавину. Сестерция принимается наводить книжный порядок и спихивает всякую дрянь дальше, в кошачий домик. Поэтому самое отрицательное отношение к современной литературе именно у Магвая – она мешает ему жить… Так что спустя какое-то время Магвай начинает истошно орать, а мы – аккуратно раздаривать книги. И поскольку отдельных авторов никто не хочет у нас брать, мы настоятельно рекомендуем их для прочтения. Говорим, что это просто чудо, а не книги! И можете себе представить, чтó думают люди о наших литературных вкусах…
Вопрос: Алкоголь стимулирует ваше творчество или подавляет?
Ответ: Литературное творчество – это художественное верчение на заднем месте. И если стимулировать его алкоголем, то можно запросто свалиться со стула… Я не пишу даже после кружки пива, не редактирую и не строю литературных планов. То есть алкоголь не совместим с моим творчеством, которое построено, простите за самонадеянность, на трезвом расчете. Я всегда пытаюсь создать некую литературную конструкцию. Вычерчиваю схему построения романа и, как бобер, «перегрызаю» текст на бревнышки. К примеру, из «Реставрации обеда» у меня получилась «хатка»… А вдохновения у меня нет, и поэтому мне не надо «разогреваться» спиртными напитками. Другое дело, что время от времени я изучаю – как алкоголь усваивается моим организмом. Что, безусловно, тормозит другие творческие процессы…
В четырнадцать лет я решил озвучить свое чувство ритма, чтобы не петь хором. Ведь, находясь в подобном обществе, ты не можешь стоять с отсутствующим видом без соответствующей справки, как у Иоганна Мошки. И либо должен голосить вместе со всеми, либо аккомпанировать. Иначе к тебе появляется масса вопросов от компетентных организаций…
Чувству ритма я отдавался, играя на ударной установке. Петь на родном языке не решался, дабы не ляпнуть про священный помидор чего-нибудь лишнего. А престарелый капельмейстер изображал в нашем ансамбле недостающие духовые инструменты. «Кам тугезааа!!!» – орали мы что в микрофон, что без микрофона, и капельмейстер в определенный момент делал «ффшшших!» – на аккордеоне, мастерски раздувая меха. «Там-та-та-тааам! Ффшшших! Там-та-та-тааам! Ффшшших!»
В двадцать два года я поступил на работу в научно-исследовательский институт в качестве подопытного кролика. На мне отрабатывалась важная народно-хозяйственная программа – насколько мартышкин труд облагораживает человека. Опыты проводились в режиме повышенной секретности, для соблюдения «ноу-хау». Поэтому вместе с другими «кроликами» я пил, нецензурно выражался и ничего практически не делал, дабы ввести посторонние государства в заблуждение по поводу интенсивного строительста социализма в отдельно проклятой стране…
