Ясон с трудом встал на ноги и опустился на стул, и как только в его бокал налили вина, он послушно выпил. Когда он поднял глаза, портьеры на выходящих на площадь окнах оказались задёрнутыми. Стоя на своём месте у стены, индиец бесстрастно смотрел прямо перед собой, и Ясон в этот момент вдруг ясно осознал, что помощи ждать неоткуда.
Тут Маргрете положила перед ним его бумаги и дала в руки ручку.
— Вам нужно продолжение, — сказала она. — Чтобы ваше представление о всех событиях не осталось таким же неполным, как изложение моего мужа. Видите ли, после всего этого он больше не спал со мной. Вы пишете, господин Тофт? После того случая он ни разу не спал у меня.
— Дети… — пробормотал Ясон, но женщина его не слушала, казалось, что горечь полностью уничтожила её самообладание.
— Вы, в вашей семье, Георг, — произнесла она, — всегда держались на расстоянии от жизни, разве не так? Ты понюхал немного этого, попробовал того, но когда дошло до дела, когда надо было жить и страдать, то ты на самом деле оказался ни на что не способен, так ведь, мой дорогой, ты тут же забрался под крылышко своей мамочки и твоей семьи.
— Не смей, — воскликнул Ван Остен, — упоминать мою мать!
— Господин Тофт, — продолжала Маргрете, медленно и взвешенно, — знаете ли вы, что является самым поразительным качеством семейства Ван Остенов? Это колоссальная способность к воздержанию. К воздержанию от жизни. И самая большая воздержанность из всех — от прощения. И ты ею обладаешь, дорогой Георг. Ты можешь вечно ненавидеть, ты впустил ледышку к себе в грудь, и она пронизывает тебя холодом. И с этой вечной мерзлотой в сердце ты согреваешься только в своей семейке, только при мысли о ваностеновском сраном…
— Но ведь у вас дети! — сделал попытку Ясон.
— Ах да, дети, — заметила актриса. — Вас это удивляет? Но ведь вы же не можете представить себе, господин Тофт, что такая женщина, как я, может жить без мужчин.
— Маргрете! — воскликнул Ван Остен предостерегающе.
Тут слёзы покатились по щекам женщины, но голос её звучал чётко и рассудительно.
— Если живёшь жизнью без любви, — продолжала она, — то приходится довольствоваться чувственностью. Вы ведь не думаете, что брак — это фильм «Дом священника в Нёддебо», так ведь, господин Тофт? Или же лживая пьеса Левина «Внутри стен»? Вы ведь не думали, что здесь Общество Девы Марии? Я нашла других мужчин, господин Тофт. И от них у меня были дети.
Она умолкла. Затем издала звук, похожий на рычание, тихое и измученное. Наконец она посмотрела на своего мужа.
— Я больше не могу плакать, — сказала она. — Слышишь, Георг, я вся пересохла. Ты знаешь, как чувствует себя женщина, которая вся пересохла?
— Господин Тофт, — продолжала она, — напишите, что каждый ребёнок был рождён ради него.
Она указала на мужа, дрожащей от волнения рукой.
— Слышишь, Георг? Каждый ребёнок был криком, обращённым к тебе, в надежде, что ты услышишь меня. Но ты глух. И слеп.
Она подошла к мужу вплотную, и голос её упал до шёпота.
— Ты ведь, Георг, — на самом деле не мужчина, так, Георг, даже и не человек? Ты, собственно говоря, лишь продолжение рода твоей мамочки.
И тут Ван Остен ударил её. Удар отбросил её на пол, и он медленно шагнул к ней.
— Нехорошо, — сказал он, — с твоей стороны, Маргрете, заставлять меня мыть тебе рот с мылом на глазах нашего молодого друга. Но ты маленькая грязная шлюха, и поэтому ты прекрасно знаешь, что тебе не следует даже произносить имя моей матери.
Лёжа на полу, Маргрете подняла голову и начала смеяться, она смеялась всё громче и громче, потом её голос сломался и смех превратился в хихиканье.
— Послушай, ты, — обратилась она к Ясону, — ты понял про великое одиночество? Тебе надо написать об этом. Тебе надо написать, что Георг ван Остен — самый одинокий человек в этом мире. Даже его дети не хотят иметь с ним дела. Сколько лет прошло с тех пор, как хотя бы кто-нибудь из детей захотел тебя увидеть?
Ван Остен то сжимал, то разжимал кулаки.
— Ты отняла их у меня, — заявил он, облизывая губы. — Да я и не просил никогда, не искал никогда себе ничьего общества. Моя жизнь — это предприятие. В этом моё бессмертие. В нём и в детях. Пусть даже они и знать меня не хотят.
— И даже тут ты ошибаешься, — сказала Маргрете. — Ты сам прекрасно это знаешь. Ты ведь не думаешь, милый Георг, что можешь считать себя отцом хотя бы одного из них. Чтобы стать отцом, надо постараться. Ты хорошо это знаешь, тут надо было присутствовать. Тут надо проснуться и взять на себя ответственность, Георг. Ты всегда это знал.
Ван Остен пошатнулся.
— Моё предприятие, — произнёс он, — предприятие и репутация.
Маргрете поднялась на ноги и, произнося свои слова, теснила его к столу. — Опять не получается, — прошептала она. — Когда всё это выйдет наружу, милый мой, то у тебя будет такая репутация, о которой ты даже и понятия не имел, которая может разрушить и не такое предприятие, как твоё.
— Это никогда не выйдет наружу, — заявил Ван Остен. Он показал на Ясона. — Он ведь с Хеленой. Он никогда…
— Да, — сказала Маргрете, и теперь она остановилась, выпрямилась и глубоко вздохнула перед решающим ударом. — Да, — снова повторила она, — это жалкое ничтожество никогда не напишет обо всём этом. И даже если бы он это сделал, ему бы не поверили. Но знаешь, кому поверят, Георг? Мне поверят. Маргрете ван Остен поверят.
— Тебе? — пробормотал Ван Остен.
— Мне, — ответила женщина. — Я всё написала о нас, Георг. В эти бесконечные ночи, когда я чувствовала, как уходит жизнь, я попыталась немного задержать её. Хоть что-то сохранить. Я написала пьесу о нас с тобой. Может быть, это и не шедевр. Но тема привлекла внимание. Её прочитали. И приняли. В Королевском театре, Георг. Прямо вот здесь, напротив. И всё это правда. Они всё это съедят, Георг. Они поймут, что каждое слово — правда. Не будет никакой репутации. Тебя заклеймят позором.
На мгновение женщина приковала к себе всю энергию и всё внимание в помещении, как будто комната существовала только благодаря ей. Потом Ван Остен резко выставил вперёд руки, схватил её за горло, притянул к себе, крепко сжал и поднял. Ясон успел только осознать, что волосы на голове у него встали дыбом, в то время как тело женщины задёргалось в руках её супруга и затихло.
Охваченный ужасом, Ясон почувствовал, как в эти секунды в его организме активизировались все процессы старения, и он, если так можно сказать, поседел изнутри.
Тут индиец подошёл к портьерам, и, когда Ясон понял, что он намеревается сделать, неосознанное инстинктивное желание скрывать смерть и вообще предосудительное заставило его протянуть руки, призывая не делать этого. Но было уже поздно, портьеры разошлись в стороны. Под ними лежала освещённая площадь Конгенс Нюторв, по которой шли люди в вечерних туалетах. Они направлялись домой, но сейчас остановились, чтобы посмотреть на окна.
