Араб шел, погруженный в себя. Он не знал, что и как его вело, да и не задумывался об этом. Ему было достаточно того, что ноги сами собой поворачивали на каких-то улочках, пропуская широкие проходы с богатыми домами, сулившими не только добычу, но и многочисленных конкурентов.
Араб шел к цели, несравнимо более ценной, чем жалкое золото или ткани, которые неминуемо сгниют. Чуть раньше, чуть позднее, но наверняка.
И араб вышел, куда хотел.
Ворота дома были выбиты и валялись во дворе, по которому в ужасе носились куры, считавшие в своей гордыне, что за ними-то и пришли враги. Хозяев не было, очевидно, они оказались достаточно благоразумны, чтобы вовремя бежать.
В доме не было и вещей, достойных внимания грабителя. Какая-то рухлядь, битые черепки, противно хрустящие под каблуками сапог Аль-Хазреда, расколотая деревянная чаша…
Что там, под ней?
Аль-Хазред откинул носком сапога обломки чаши, посмотрел на глинобитный пол, улыбнулся.
Нашел.
Нашел.
Улыбка на мертвом пожелтевшем лице была страшнее, чем ухмылка на черепе.
Ночью в Тмутаракани кипела чуждая для нормального человека жизнь.
Тяжелые каменные плиты, поставленные створками ворот отреставрированного святилища, еще хранили христианские символы, так как были выломаны из храма священника Чурилы. И сохранившиеся на кусках фресок лики святых с ужасом и презрением смотрели немигающими глазами на тянувшихся к языческим алтарям горожане, еще недавно бывших усердными прихожанами христианского дома молений.
Неверный свет факелов выхватывал из темноты застывшие лица мужчин и женщин, стариков и детей, шедших, затаив дыхание, к камням, где все время лилась кровь, не успевая застывать.
Человеческая кровь.
И никто не знал, чья грудь будет рассечена на алтаре в следующий миг. Отбросив на пол жертву, тут же выносимую молчаливыми служителями, один из жрецов устремлял покрасневшие от напряжения глаза на столпившееся перед ним человеческое стадо и окровавленной рукой указывал на нового избранника. И отец безропотно выпускал руку дочери, жена отшатывалась от мужа.
Трещали факелы, хрипела в последние мгновения жизни жертва.
Толпа молчала.
Их убивали – они терпели.
И над этой мерзостью возвышалась бесформенная статуя, доставшаяся Тмутаракани из далекого прошлого.
Статуя, внутри которой зарождалась жизнь, чуждая всему живому.
Что только не порождала Мать Земля…
9. Снова ТмутараканьЛето 1185 года
– Вы заметили, что в городе стало меньше людей?
Священник Чурила шел за Миронегом, неловко подволакивая ноги. Он не привык много ходить по неровной дороге, избалованный прохладной каменной гладью плит пола храма, ныне оскверненного возродившимися язычниками.
– Если так пойдет дальше, – Чурила говорил, не дожидаясь реакции Миронега, – то жители Тмутаракани перебьют друг друга…
– И что? – Хранильник остановился и посмотрел в глаза священнику. – Нам присущ страх смерти, и убийство для многих хорошее лекарство от собственных страхов.
– Вы не любите людей.
– Я?! Наверно… Любовь – чувство прекрасное, но… нелепое, что ли… Потеря разума, отсутствия способности к самооценке и восприятию любого человека в истинном свете. Я бы не смог излечить ту, кого люблю…
– А вы любили?
– Я видел любовь… Со стороны – красиво, но мне бы не понравилось… Излишне нервно… И кроме того, мне кажется, что любовь – это одна из разновидностей стремления к смерти.
– Любовь приводит к браку, он же порождает новую жизнь.
– И так бывает, не спорю. Но видел я и иное, как чувство сводило людей с ума, а кого и лишало жизни. Хочешь послушать одну историю?
Чурила, заинтригованный, ведь не часто Миронег произносил больше одного предложения кряду, кивнул.
– Это случилось несколько лет назад, я жил тогда в Торжке, – начал Миронег. – В городе, в семье богатого купца, жила прелестная девушка, чистая и невинная. Ее, в отличие от подруг, мало интересовали хороводы у костра, посиделки в светлицах с неминуемыми пересудами и сплетнями… Украшения ценились не за вес золота и величину драгоценных камней, но за красоту формы и искусство создателя.
В нее влюблялись, но красавицу это мало трогало. И не оттого, что у нее было злое сердце, просто она еще не проснулась для любви. А может, ее хранила до поры до времени судьба, ведь среди искавших ее внимания были поклонники красоты, но были, и куда чаще, те, кому была дорога не столько она сама, сколько денежный сундук ее отца.
Однажды свершилось, и ее полюбили не за внешность и не за богатство – за душу и непорочность… Новый поклонник был чужаком. Франк или немец, сейчас не важно… Он понимал, что чувству не время, следует ждать, пока девушка созреет душой, а не телом настолько, что станет готова к браку.
Миронег замолчал. Чурила спросил:
– Что же дальше?
– Дальше? А дальше она умерла, – проговорил Миронег. – Не физически, нет, здесь все было нормально, она росла, расцветая на радость родителям. Просто она поменялась… Иные интересы, иные нравы. На смену невинному ребенку пришла взрослая женщина, для нее зов плоти и цена одежды и украшений стали дороже, чем задушевные беседы под луной или любование прихотливыми завитками серебряного браслета.
– Вы называете это смертью?
– А как еще? Изменилось тело – от девичьей угловатости к округлым формам зрелой женщины, изменилось поведение – даже вам, священникам, должно быть ведомо, как меняется девушка, став женщиной, изменилась душа… Похожие люди – разные люди, и та, что покорила сердце франка, уже не существовала, следовательно, умерла…
– У вас странная логика, но я и пытаться не буду спорить.
– Боитесь проиграть спор?
– Боюсь, что не смогу убедить вас в существовании иной точки зрения.
– Отчего же?.. Знаете, кстати, чем все закончилось? Франк, разочаровавшись в избраннице, ушел в запой, словно заразившись нашей народной бедой. А когда протрезвел, то узнал, что она просватана за другого, куда менее требовательного. Франк уехал на родину, через год вернулся и, на всеобщую беду, решил навестить так и не забытую любимую. Она встретила франка уже на сносях, поблекшая – беременность красит далеко не каждую… Говорила с незваным гостем о пирах и гостях, о новых сарафанах и припасах в подклетях. И с каждым словом франк все больше впадал в ярость, видя, как низко пала его любовь, что была для него когда-то всем. Он выхватил меч и зарубил чужую жену, потом бросился на окровавленный клинок, но выжил. Хотя только для того, чтобы склонить голову под топор княжеского палача. Перед казнью я и познакомился с этим человеком, меня позвали продлить его часы, чтобы он успел рассказать свою историю.
