Все произошло совершенно внезапно, без предупреждения, без тех привычных холодных объятий, знакомых ей с детства. Не было ощущения того, что время становится плоским или искривляется само в себя. Меер просто вдруг поняла, как найти «мелодию памяти». Мысленно она разгадала ребус, совершила волшебство: разрезала каждую окружность и вытянула их в десять горизонтальных линий.
Десять линий с маленькими метками в разных местах. Не абстрактный узор, а мелодия, записанная на десяти строках, и Меер поняла, что отметки на этих строках изображают ноты.
Она хорошо знала эту гармоническую последовательность, она много читала о ней, слышала о ней от отца, от преподавателей в школе Джульярда. Это был круг квинт, обнаруженный Пифагором больше двух с половиной тысяч лет назад, связывающий гармонические отношения музыкальных звуков с системой жизненных сил человека. Квинта как музыкальный интервал встречается в большинстве священных мелодий; считается, что она вносит гармонию в энергию человека. Сам Пифагор использовал музыкальные композиции, основанные на этом интервале, для исцеления болезней и для влияния на настроение. Он даже сочинял музыку, которая должна была дарить воинам храбрость перед сражением. Считается, что, изучая свои прошлые жизни, Пифагор обнаружил некую постоянную величину — единую форму жизни, присущую всем живым созданиям, объединяющую их: колебания. По его словам, всё, от песчинки до звезд, находится в состоянии непрерывного колебания.
Словно прикоснувшись к коллективному подсознанию, о котором всегда говорил ее отец, и оторвав крупицу информации, будто виноградинку от грозди, Меер поняла, что эти двенадцать нот вырезал на костяной флейте брат Девадаса Расул, запечатлевая «мелодию памяти» в честь оборвавшейся жизни. Мелодию, сочиненную им, чтобы утешить юную Охану, принесшую ему кость своего возлюбленного, чье сердце было рассечено пополам и до трагедии, и после нее. Мелодию, призванную помочь Охане вспомнить, что перед смертью была жизнь, а перед той жизнью — тоже смерть и что после этой смерти также будет жизнь. Круги будут продолжаться бесконечно, и все те, кто когда-то был связан между собой, будут связаны друг с другом вновь.
ГЛАВА 69
Среда, 30 апреля, 23.03
Люсиан Гласс и Алекс Калфус подъехали к «Захеру» сразу же после того, как такси высадило Малахая перед гостиницей и он вошел внутрь. Они следили за ним весь день, от больницы, куда Малахай приехал рано утром, затем до книжного магазина, куда он отправился вместе с Себастьяном и Меер, далее к мемориальной квартире Бетховена, а потом в парк Ратхаус, где троица разделилась.
Благодаря радиомаячку агент ФБР и австрийский полицейский без труда шли по следу Малахая, даже когда на время теряли его из вида. Но группа, наблюдавшая за Меер, работала без всяких ухищрений, и когда молодая женщина и Себастьян вскочили в трамвай, полицейские их потеряли.
— Если ничего не имеете против, мне бы хотелось немного подождать здесь и проверить, вернется ли Меер в гостиницу, — сказал Люсиан.
Калфус удивленно посмотрел на него.
— Вами движет не только профессиональный интерес, так?
— Я веду дело, Калфус. И я хочу его раскрыть.
— У вас к этой женщине нет ничего личного?
— Я ни разу с ней не встречался.
Двое сотрудников правоохранительных органов дежурили у входа в гостиницу до половины второго ночи, но поскольку Меер так и не появилась, Калфус в конце концов настоял на том, чтобы они вызвали смену, а сами постарались хоть немного отдохнуть.
Однако Люсиан так и не смог заснуть. Сидя в своем номере в гостинице, включив телевизор и полностью убрав звук, он набрасывал картины, увиденные днем. Один за другим он вырывал из блокнота изрисованные листы и бросал их на пол. В итоге их там скопилось не меньше десятка, но Люсиану было все равно; он жаждал действия, движения, возможности дать выход своему напряжению.
Но где же Меер? И почему, как спросил его Калфус, он принял ее исчезновение так близко к сердцу?
ГЛАВА 70
Моя жизнь часто казалась мне рассказом без начала и без конца. Меня не покидало чувство, что я являюсь осколком истории, отрывком текста, начало и конец которого утеряны. И я прекрасно представлял себе, что мог жить в ушедших веках, решать вопросы, ответы на которые я не знаю до сих пор; что я родился снова, потому что не выполнил назначенного мне.
Карл Юнг
Четверг, 1 мая, 08.00
— Доброе утро.
Звук человеческого голоса вспорол тишину, напугав Меер. Вскочив, она уселась на диване.
Это был всего лишь Себастьян.
— Сколько сейчас времени? — встрепенулась Меер. — Мне нельзя было засыпать.
— Ничего страшного. Мы живы и невредимы. Как и вот это. — Он указал на флейту. — Сейчас восемь утра. Электричество восстановлено — не хочешь кофе? Чего-нибудь поесть? Вчера вечером ты едва притронулась к еде.
— В этой гостинице приносят еду в номер?
— Здесь есть буфет внизу, но я могу попросить принести что-нибудь сюда. Что ты хочешь?
— Кофе. Тосты. Меда, чтобы есть с ним тосты. Если есть яйца, то еще пару яиц — и немного джема.
Вернувшись, Себастьян сообщил, что дежурный администратор обещал прислать кого-нибудь с едой.
— Надо подождать совсем чуть-чуть.
— Я должна позвонить отцу и узнать, как он. И справиться о Малахае.
— Обо всем этом я уже позаботился, — сказал Себастьян. — Пока ты спала, я из телефон-автомата на улице позвонил в клинику и справился о Николасе, затем позвонил твоему отцу и Малахаю. Джереми еще спал. Медсестра ответила, что ночь он провел спокойно, и высокая температура к утру спала. Я попросил ее передать ему, что ты обязательно навестишь его днем. Полагаю, этого достаточно?
— Да, спасибо. Как дела у Николаса?
— Идут на поправку. Ну, что касается воспаления легких.
Принесли завтрак. Пока Себастьян подписывал счет, Меер схватила с подноса вазочку с джемом. После того как официант ушел, Себастьян запер за ним дверь на два оборота ключа, и эта предосторожность вернула Меер ощущение нервозности, рассеянное сном.
— Я рада, что у твоего сына все хорошо.
— Да… да… но опасность остается. Каждый новый день, который Николас проводит, замкнувшись в себе, ухудшает ситуацию по экспоненте. — Себастьян налил себе кофе. — Извини. Просто я не нахожу себе места от отчаяния. Я попытался связаться и с Ребеккой, но если она и была на месте, то не пожелала со мной разговаривать. Почему она так себя ведет? Я никогда не делал Николасу ничего плохого. А раз ничто другое не помогает, почему бы не попробовать другой подход?
— Я помню, как злилась моя мать, когда отец впервые показал меня Малахаю.
