Он не заметил, как рядом остановился худощавый старик в распахнутом демисезонном пальто и клетчатой шляпе. Прохожий с минуту постоял за спиной Наума Оскаровича и предупредительно кашлянул.
Наум Оскарович вздрогнул и обернулся – открытый взгляд выцветших голубых глаз, добротные пальто и туфли. «Иностранец, – безошибочно определил он. – Хотя на итальянца не похож, – отметил Наум Оскарович. – Немец, наверное. Или англичанин».
– Извините, товарищ Меллер, за беспокойство, – проговорил незнакомец на чистейшем русском и вежливо поклонился. – Я шел за вами от самого кинозала…
«Наш, советский? – не поверил Наум Оскарович. – Видно, из эмигрантов».
– Чем могу? – деловито справился Меллер.
– Да вот… – незнакомец улыбнулся, – хотел поговорить со старинным приятелем.
– Э-э… простите, не припоминаю, – протянул Наум Оскарович, судорожно копаясь в памяти. «Нет-нет, он явно что-то перепутал. Хотя… назвал именно мою фамилию».
Голубоглазый старик замахал руками и поспешно вытащил из кармана фотографию:
– Не припомните этот снимок? – хитро прищурившись, спросил он.
Меллер взглянул на карточку. Первое, что бросалось в глаза на коричневом куске картона, – яркий красивый штамп в левом нижнем углу:
Художественное ателье Бауэра 1924 г
Выше на снимке – группа парней и девушек, в верхнем ряду – сам Наум Оскарович, молодой, со смешными оттопыренными ушами и вьющимся пушистым чубом. На Меллера пахнуло чем-то давно забытым; в груди тоскливо защемило.
– Узнаете? – переспросил незнакомец, присаживаясь к Науму Оскаровичу на парапет. – Вот – Света Левенгауп, Резников, Венька Ковальчук, Вихров, моя жена… А это, рядом с вами, – я сам.
Меллер вскочил на ноги и с ужасом уставился на старика.
– Вы… Рябинин? Андрей? – еле ворочая языком, пробормотал он.
– Не похож? – рассмеялся тот, кто выдавал себя за Рябинина. – Не мудрено, тридцать шесть лет прошло!
«Вот так да-а!.. А пожалуй, похож, – растерянно хлопая глазами, думал Наум Оскарович. – Постарел, конечно…»
– Какая… неожиданная случайность, – сказал наконец Меллер. – Хм, бывает же такое!
– Случайность, да не совсем, – Рябинин немного смутился. – Я знал, что вы приедете в Венецию на кинофестиваль, и решил повидать.
«Так-так… откуда, интересно, он узнал? – насторожился Меллер. – Ах, да, о фильмах – участниках конкурсной программы и их авторах не раз объявлялось. Какой я, право, недотепа!»
– …Очень хотел посмотреть ваш фильм, однако билетов достать не сумел, – продолжал Рябинин.
– В представленной картине я – лишь соавтор сценария, – пожал плечами Меллер. – Вообще-то я снимаю документальное кино.
– И об этом мне хорошо известно, – улыбнулся Рябинин. – Года два назад на Днях Советской культуры мне посчастливилось увидеть ваш фильм о войне. Очень, очень понравилось.
– Дни Советской культуры? – задумался Наум Оскарович. – Это же было в пятьдесят девятом, во Франции…
– Верно, – согласился Рябинин. – Мы с Полиной не могли пропустить такого события, специально приехали в Париж.
– Подождите-ка, – нетерпеливо остановил его Меллер. – Я запутался вконец. Вы живете во Франции?
– Так и есть.
– Нет, раз уж мы встретились, давайте по порядку, – Наум Оскарович посмотрел на старую фотографию, затем сосредоточенно уставился вдаль. – Мы расстались весной двадцать пятого… Помню, отлично помню ваш последний визит.
Я тогда не понял, что он был прощальным…
В июне у меня вышел большущий скандал в газете, я взял расчет, махнул на все рукой и уехал в Москву поступать в Институт кинематографии. Успешно выдержал экзамены, был зачислен на первый курс. В город вернулся в начале сентября – за теплыми вещами, ну и так, отметить с друзьями поступление. Тут-то мне и рассказали, что вы с Полиной уехали. Ходили слухи, будто Черногоров вас «заел», не давал дочери никакой жизни и был против вашей свадьбы. Помню, все вам сочувствовали, даже люди незнакомые. Вихров меня донимал вопросом: «Куда они могли податься?» А я отвечал, что у Андрея и в Сибири, по старой службе, связи остались; и в Ленинграде, как я слышал, – родственники. Мы-то твердо были уверены, что вы на родине остались.
– Не совсем, – вздохнул Рябинин. – Слишком уж многое к тому времени произошло.
– Ну, ясное дело! – хмыкнул Меллер. – За здорово живешь на чужбину не уезжают.
Он достал из кармана стеклянный тюбик и сунул в рот таблетку валидола.
– Болит? – участливо справился Рябинин.
– Под погоду, – поморщился Наум Оскарович. – А еще этот перелет, фестивальная суета…
– В нашем возрасте все подряд доставляет неприятности, – согласился Андрей Николаевич.
– Оно и верно.
– Слушай, Наум, делить нам нечего, люди мы пожилые, знаем друг друга с молодости, – быстро заговорил Рябинин. – Давай, как договорились еще в двадцать четвертом, – на «ты»!
– Давай, – пожал плечами Меллер и кротко улыбнулся. – В самом деле, чего старикам делить? Ну, Андрей, рассказывай как жил эти годы; восполняй, так сказать, неизвестный мне промежуток.
– А не переместиться ли нам в кафе? – предложил Рябинин. – Здесь неподалеку есть тихая уличная пиццерия. Сядем на открытом воздухе, будем наслаждаться солнышком… Кстати, у меня там через полтора часа встреча.
– Ну идем, – ответил Меллер. – Попробуем ваши буржуйские разносолы.
– Что ты, Наум! Я сам в Италии впервые, – рассмеялся Рябинин. – Ради тебя, брат, и приехал.
* * *
– Мы встретились с Полиной в Париже, – сделав глоток кофе, начал рассказ Андрей Николаевич. – «Значит, решено? Все мосты сожжены? – спросила она меня. – Что ж, пусть так, я на все согласна…» Некоторое время мы жили в доме ее тетушки, Надежды Леонидовны. В конце сентября поженились.
Найти в Париже более или менее сносную работу было невозможно. Десятки тысяч таких же, как мы, эмигрантов перебивались с хлеба на квас. Тетушка Полины предложила нам некоторый капитал для начала новой жизни. Я попытался отказаться, но жена решительно настояла, уверяя, что деньги, которые нам передавала Надежда Леонидовна, были выручены за часть фамильных драгоценностей. «Эти прабабушкины безделушки переправили к тетушке в Париж после Февральской революции, – пояснила Полина. – Расценивай их как мое приданое». Оговорившись, что приданого мне вовсе не нужно, я принял деньги как долгосрочный кредит нашей молодой семье.
Мы переехали в маленький городок в Лангедоке, купили автомастерскую и небольшую ферму в пригороде. Жена поступила в местную школу учительницей немецкого, а я трудился над созданием крепкого семейного очага. В июле 1926-го у нас родился первенец – Владимир; через три года – второй сын, Михаил; а спустя еще семь лет – дочь Анастасия. Понемногу жизнь устраивалась. Казалось, ничто не угрожает нашему счастью, да случилась война…
