Жаргы». Мой хан Тауекель его составил, – с гордостью сказал Ораз-Мухаммад. И Деревнин понял – этот упрямец никогда не считал царя Федора Иоанновича своим государем. Он был вынужден служить царю, он служил честно – и не более того. Но душа его принадлежала далекому Тауекель-хану.
– Может быть, можно как-то извернуться и заменить смерть другим наказанием?
Подьячий знал, как это делается в московских приказах. Если человека приговорили к битью плетью по голому телу на площади, в присутствии многих зевак, то родня может броситься в ноги царице и по ее упросу наказывать станут в помещении и не снимая рубахи. Явиться полуголым перед людьми – такой позор, что вовеки не отмоешься. Про плети забудут, а про наготу – нет.
– За предательство полагается смерть. Если бы что-то другое, если бы он просто убил человека – за мужчину отдал бы тысячу баранов, за женщину пятьсот.
– У вас все измеряют баранами? Разве у вас нет денег?
– Баранами удобнее.
– Одна загадка порождает другую, – сказал ногаец. – А другая породит третью.
– Какой вред мог бы причинить боярину мой хан Тауекель? – спросил воевода. – Какого зла мог бы боярин ждать от казахов? Нет такого зла, и непонятно, чего добивался предатель!
– Предатель добивался вознаграждения. Или получил плату за предательство заранее. А вот за что заплатил боярин Годунов? – спросил Деревнин. – Какая ему польза от разоблачения? Разве что предатель донес, с кем из русских встречался посол, и боярину это для чего-то нужно… Хотя – черт ли его разберет…
– Он сам – шайтан, – подытожил Ораз-Мухаммад. – Хотя Кадыр-Али-бек считает, что он исполнен достоинств и добродетелей. Называет его Барс-ханом и хочет посвятить ему свое сочинение. Я так не считаю! Нужно вывести с Крымского двора Бакира. Думай, Иван Андреич, как это сделать!
– Вывести – а дальше что? – разумно спросил подьячий.
– Спрятать так, что никто вовеки не сыщет. Государь подарил мне большое богатое поместье на реке Оке – можно отправить туда!
– Там его первым делом примутся искать, – охладил пыл друга князь Урусов.
– Мало ли мест? Его нужно спасти. Я не могу оставить его в опасности. Он – мой брат по вере. И он – степняк, может даже, у нас найдется общий предок. Моя честь не даст мне покоя, если я брошу брата в беде. Думай, подьячий! По вашей вере ведь тоже положено спасать невинных?
Деревнин молчал довольно долго, потом кивнул.
Он думал о женщине, которая спасала своих сыновей. И о мужчине, который согласился принять смерть ради жены и детей.
– Прежде всего нужно допросить подкупленных стрельцов, – сказал он. – Наверняка на Крымском дворе они знают человека, который за деньги смог бы нам помочь. От этой печки и будем плясать. Но сперва – убрать из Москвы жену Бакира с детьми. Ведь у меня дома бывает Никитка Вострый из Посольского приказа. Не приведи бог, что-то пронюхает. Когда она окажется в безопасном месте, мы сможем действовать.
– В Казань? – спросил Ораз-Мухаммад.
– Для начала – в Казань, – ответил князь Урусов. – С Зульфией. Оттуда верные люди переправят к нашим.
Нашими он называл Ногайскую Орду.
Деревнин промолчал.
Глава 10. Жанаргуль показывает норов
Деревнин и сам не понимал, как вышло, что он пошел на поводу у пылкого Ораз-Мухаммада, да и как это получилось у рассудительного князя Урусова. Подьячий хотел изловить убийцу Айгуль и вздохнуть с облегчением – чтобы никто уж из товарищей по Земскому двору не вздумал довести до конца розыск о перстне «птичий клюв» и не добрался до Воробья. Но брать приступом Крымский двор он не собирался – а пришлось заниматься этой сомнительной затеей.
Следующий день после гостевания воеводы с князем прошел спокойно. И это, сдается, был последний спокойный день в деле о двух убийствах, одном побеге и одной клевете.
Рано утром в гости пожаловал Бебеня. Когда Ненила, отворив калитку, выходила принять два ведра хорошей колодезной воды, о которой пришлось сговариваться с водовозом, потому что в ближнем колодце оказались гнусные помои, а до дальнего по морозу бежать с ведрами ей не хотелось, Бебеня проскользнул и мимо нее, и мимо псов. Как ему это удалось – было вовсе непонятно. Потом Бебеня у крыльца почти столкнулся с Михайлой, спешившим по малой нужде на двор, как увернулся – Деревнин даже представить не мог; страшноватый приспешник ногайца, видно, еще и не такие способности в себе воспитал.
Он преспокойно проник в опочивальню к подьячему, как раз натягивавшему порты, и крепко его перепугал: испугаешься, пожалуй, когда из мрака появляется этакая рожа…
– Бебеня, ты, что ли? – изумился Деревнин. – Отколе ты такой взялся?
– Что ж ты раньше мне про тех стрельцов не рассказал? – обойдясь без приветствий и объяснений, напустился на подьячего Бебеня. – Я со своими людьми попробовал изловить сперва Постника, потом Гришку Резвого. И что же? Их в тот караул более не ставят! Приказано заменить на других, а этих четверых куда-то услали. Так что опоздали мы по твоей вине!
– Ан не по моей! Я когда еще князю дал бумажку с именами! – возразил подьячий. – А ты мне лучше скажи: как их усылали? Людей за ними прислали и увели их, четверых, связавши? Что их бабы говорят? Бебенюшка, ты подумай. Эти стрельцы кого-то пропускали по собственному приказу боярина Годунова. Их могли убрать, чтобы они того или тех, что по приказу, не выдали. Но они же, Овсейко, Гришка, Федька и Дорошко, пропускали за деньги и других – тех, из-за кого случился весь переполох. И за это их могли примерно наказать. Теперь понимаешь?
– Понимаю…
Бебеня посмотрел на подьячего с уважением.
– Может статься, Годунов хочет, допросивши их всех разом, узнать что-то о своем Якубе – когда входил на Крымский двор, когда уходил, с кем его видали. Боярин ведь уже знает, что его лазутчика убили. И хочет знать, как оно вышло. Понимаешь?
– Понимаю.
– Если пойдут по следу за Жанаргулей и детьми… Опять же – понимаешь?
– Да понимаю!
– Князю передай – пусть ее поскорее забирает и
