льва» [552]. Смысл утверждения можно установить, только учитывая три фундаментальных для философии Ницше пункта: не истинное, не реальное, а оценка; утверждение не как принятие, а как созидание; не человек, но – сверхчеловек как новая форма жизни. Если Ницше придает такую важность искусству, то именно потому, что искусство осуществляет всю эту программу: ложное, возведенное в наивысшую степень, дионисийское утверждение или гений сверхчеловеческого [553].
Идею Ницше можно резюмировать так: «да», которое не умеет сказать «нет» («да» осла), – это карикатура на утверждение. Именно потому, что осел говорит «да» всему, что есть «нет», потому, что он выносит (supporte) нигилизм, он и остается слугой негативной власти, как демон, всё бремя которого он несет. Дионисийское «да», напротив, является тем «да», которое умеет сказать «нет»: оно является чистым утверждением, оно победило нигилизм и лишило отрицание всех автономных способностей, но произошло это потому, что негативное ставится им на службу утверждающим властям. Утверждать означает творить, а не нести, выносить, взваливать на себя. Смехотворный образ мысли, который формируется в голове осла: «Мыслить и принимать нечто всерьез, взваливать на себя его тяжесть – это для них одно и то же, здесь у них нет иного опыта» [554].
12. Двойное утверждение: Ариадна
Что такое утверждение во всей его мощи? Ницше не устраняет старое понятие бытия. Он предлагает новое. Утверждение – это бытие. Бытие не является объектом утверждения, тем более – стихией, которая предлагает себя, подает себя как прибавка к утверждению. Утверждение – это не власть бытия. Напротив, само утверждение – это бытие, бытие – это исключительно утверждение во всей его мощи. Поэтому не стоит удивляться, если мы не найдем у Ницше ни анализа бытия как такового, ни анализа ничто как такового; но не следует думать, что Ницше не высказал по этому поводу своей последней мысли. Бытие и ничто являются всего лишь абстрактным выражением утверждения и отрицания как качеств (qualia) воли к власти [555]. Но в том-то и весь вопрос: в каком смысле само утверждение есть бытие?
У утверждения нет иного объекта, кроме его самого. Но именно постольку, поскольку оно является объектом для самого себя, оно и является бытием. Утверждение как объект утверждения – таков характер бытия. В самом себе и как первичное утверждение оно является становлением. Но оно является бытием, поскольку служит объектом другого утверждения, возвышающего становление до бытия или извлекающего бытие из становления. Поэтому утверждение во всей своей мощи оказывается двойным: утверждение утверждают. Первое утверждение (становление) является бытием, но исключительно в качестве объекта второго утверждения. Оба утверждения составляют мощь утверждения в целом. Необходимость двойного характера подобной мощи разъяснена Ницше в текстах с обширным символическим диапазоном:
1) Два животных Заратустры, орел и змея. Если интерпретировать его с точки зрения вечного возвращения, орел предстает как великий год, космический период, а змея – как индивидуальная судьба, включенная в этот великий период. Но точность подобной интерпретации не делает ее более удовлетворительной, поскольку она предполагает вечное возвращение и ничего не говорит о преформирующих началах, из которых оно происходит. Орел, паря, описывает широкие круги, змея обвилась вокруг его шеи «не как добыча, а как подруга» [556]: здесь усматривается та необходимость, что свойственна даже самому гордому утверждению, – необходимость иметь сопровождение, удваиваться при помощи чего-то вроде второго утверждения, которое относится к нему как к объекту.
2) Божественная пара Дионис – Ариадна. «Кто еще, кроме меня, знает, кто такая Ариадна!» [557] И, разумеется, у тайны Ариадны множество смыслов. Ариадна любила Тезея. Тезей – определенная репрезентация высшего человека: это возвышенный и героический человек, тот, кто взваливает на себя бремя и побеждает чудовищ. Но ему не хватает как раз добродетели запряженного быка, то есть чувства земли, и способности скинуть упряжь, сбросить поклажу [558]. Поскольку женщина любит мужчину, поскольку она – мать, сестра, супруга мужчины (даже если речь идет о высшем человеке), то является всего лишь женским образом мужчины: женская мощь в ней остается скованной [559]. Ужасные матери, ужасные сестры и жены – здесь женственность представляет собой дух мести и ресентимента, движущий самим мужчиной. Но Ариадна, покинутая Тезеем, вскоре переживает определенную трансмутацию, свою собственную: женская мощь высвобождается, становится благодетельной и утвердительной, Анимой. «Пусть отблеск звезды воссияет в вашей любви! Да скажет ваша надежда так: „О, если бы мне дать миру сверхчеловека!“» [560] Более того, в отношении Диониса Ариадна-Анима выступает как второе утверждение. Дионисийское утверждение требует другого утверждения, воспринимающего его как объект. Дионисийское становление – бытие, вечность, но в той степени, в которой соответствующее утверждение само утверждено: «Вечное утверждение бытия, вовеки я твое утверждение»[561]. Вечное возвращение «приближает к максимуму» становление и бытие, оно утверждает первое от второго [562]; но, чтобы осуществить это приближение, нужно еще и второе утверждение. Поэтому само вечное возвращение является обручальным кольцом [563]. Поэтому дионисийская вселенная, вечный цикл, – это обручальное кольцо, брачное зеркало, ожидающее душу (anima), способную в него смотреться, но при этом и отразить его [564]. Поэтому Дионису нужна невеста: «Меня, меня ты хочешь? Меня целиком?..» [565] (Здесь также следует отметить, что, в зависимости от занимаемой нами точки зрения, брачующиеся меняют смысл или партнеров. Ведь с точки зрения уже конституированного вечного возвращения сам Заратустра выступает как жених, а вечность – как влюбленная женщина. Но с точки зрения того, что конститутивно для вечного возвращения, Дионис – это первое утверждение, становление и бытие, но именно такое становление, которое является бытием исключительно в качестве объекта некоего второго утверждения; это второе утверждение и есть Ариадна – невеста, любящая женская мощь.
3) Лабиринт, или уши. Образ лабиринта часто встречается у Ницше. Прежде всего он означает бессознательное, Оно; только Анима способна примирить нас с бессознательным, дать нам путеводную нить для его исследования. Во-вторых, лабиринт означает само вечное возвращение: будучи круглым, он указывает не на потерю дороги, а на дорогу, приводящую нас к одной и той же точке, к одному и тому же мгновению, которое есть, было и будет. Но на более глубоком уровне, с точки зрения того, что конститутивно для вечного возвращения, лабиринт – это становление, утверждение становления. Следовательно, бытие исходит из становления, оно утверждается от самого становления, но только если утверждение становления является объектом другого утверждения (нить Ариадны). Пока Ариадна посещала Тезея, лабиринт был вывернут наизнанку, он раскрывался перед высшими ценностями, нить была нитью негативного и ресентимента, моральной нитью
