плохая мать — это отголосок эмоциональности и может даже растерянности из-за собственных чувств. Катя вдруг стала какой-то «не моей», «предательницей». Да, я понимал, что данная измена, это в принципе не так уж и вина жены. Да, я понимал, что, по сути, моя жена более приличная, нежели многие светские дамы, уже проникнувшиеся нравами, внедряемыми с петровских времен. Да и матерью Катя была неплохой, по меркам великосветского общества. У большинства женщин высшего света дети были мимолетным развлечением максимум на час. Приводили воспитатели малявок, показывали мать, уводили обратно. Катерина Алексеевна же периодически проводила время и с Павлом и с Аннушкой, принимала непосредственное участие в их воспитании, стараясь влиять на воспитателей, вопреки воле императрицы. Ну а я скорее был «папой на полчаса».
Иоанна… Вот, зачем ты такая нашлась?.. Даже в этой ситуации я проецирую вероятное поведение сербской красавице, идеализируя ее.
— Послания отсылать? Ваше Высочество? — взывал ко мне Шешковский, пока я вновь путался в своих мыслях.
— А? Что? Да, отсылайте! Я к тетушке, — растерянно сказал я и пошел на выход.
Нужно было прийти к Кате, поговорить, показать, что я ее муж, поддержать. Пусть ее вины тоже хватало — убеждал я сам себя, но тщетно, ее вину я видел более четко, чем других.
Я бежал к Елизавете Петровне. И понимал, что делаю что-то неправильно, осознавал, что нахожусь в плену своих имперских амбиций, уже хочу возложить себе на голову корону и иметь возможность не так откровенно оглядываться на разных фаворитов, да и быть с той женщиной, с которой хочу. Но… я тоже человек, а не машина, да и, пусть и подавленное, но сознание Петра Федоровича во мне есть, а он, оказывается и я, влюбчивая натура и… мстительная. Хочу и корону и… Иоанну.
Елизавета находилась в Петергофе, но быстро добраться не получилось. И это хорошо, немного мысли в дороге привел в норму. Императрица планировала поехать в Москву, отмечать годовщину своей коронации, но болезни свалили.
— Иван Иванович! Какая встреча! Вы не со своими кузенами? — спросил я, злобно зыркнув на фаворита, который раскладывал карты на столике, сидя на маленьком диванчике у дверей спальни императрицы.
— Ваше императорское Высочество, цесаревич! — церемониально приветствовал меня партнер по бизнесу и, и как я думал ранее, если не друг, то товарищ.
— Не знаешь, как себя вести, делай, что предписано! — сказал я обращаясь скорее в пространство чем конкретно к Ивану Шувалову, и не вступая в полемику, открыл двери в опочивальню Елизаветы.
— Тетушка! — мне с порога удалось пустить скупую слезу.
Пропадает талант актера, или лицедея.
— Петруша, заходи, милый! — пригласила меня Елизавета чуть хрипловатым голосом.
Само помещение было явно не приспособлено под спальню, скорее это была толи столовая, толи малая гостиная. Императрица часто меняла локацию спальни даже в пределах одного крыла дворца. Мания преследования доходила до того, что строители изменяли конфигурацию комнат, замуровывали один вход и прорубали срочно другой [исторический факт]. В данном случае вообще использовали для спальни проходную комнату, которая более всего могла бы выполнять функции малой гостиной.
— А возмужал то Петр Федорович! Как думаешь, Марфуша?
«А слона то я и не заметил» — подумал я, наблюдая, как «выплывает лебедушка» более центнера весом.
— Да, Лиза, уж больно на батюшку твоего становится схож, кабы только норов по-мягчее, да признательности тетушке своей поболей, — ответила императрице Марфа Шувалова, возможно, еще больше интриганка, чем ее муж Петр Иванович.
Думал я, как еще один элемент мести, подкинуть Марфе свидетельства похождений ее супруга, но Шешковский выразил мнение, как всегда, обоснованное, что жена прекрасно знает о женщинах и девушках ее любимого венчанного.
— Думаю я, что престолу российскому и нужен тиран, а то распоясались все. Вона, какой пример матери могут подавать своим детям — до смерти довести молодого гвардейца в плотских утехах! — говорила государыня с явным осуждением, между тем и с нотками беспокойства и сопереживания к тому «мужу», вероломно обманутому.
Понятно было, что обработку правильной, в понимании интересантов версии, императрица, но прежде всего женщина, получила. И эти слова звучали, невзирая на то, что и сама государыня имела бурную молодость, изменяла на постоянной основе своему тайному, но все же мужу, перед Богом.
— Позволишь, тетушка? — я выделил родственное обращение к императрице. — Узнать о твоем здоровье?
Марфа чуть скривилась, она была весьма опытной статс-дамой, чтобы понять, что я, на секундочку, цесаревич. Тут следовало бы проявить тактичность и выйти, что Марфе Егорьевне и пришлось сделать. Взгляд обиженной тигрицы я ощущал отчетливо, пока Шувалова не скрылась за дверью.
— Бедный мой мальчик! — сказала Елизавета и вполне лихо, как для безнадежно больной, встала с кровати.
Полная, даже толстая женщина с не одним прыщем на лице, темными пятнами на шее и локтях, как свидетельства сахарного диабета, обняла меня. Через чуть взмокшую от пота ночную рубаху невозможно было не заметить выдающиеся груди. Представив себе, как эта женщина выглядела еще лет так пятнадцать назад, даже я сглотнул слюну. Да, не в моем вкусе, и Елизавета Петровна никогда не была худышкой. Но такое телосложение только приближало дочь Петра Великого к идеалу женской красоты современности.
Елизавета чуть не задушила меня в своих объятиях. Императрица, ничуть не стесняясь своей практически наготы, подошла к окну и лучи солнца, осветившие после продолжительного дождика, комнату, не преминули просветить и без того прозрачную ночную рубаху.
И в этом не было чего-то необычного. Войди сейчас тот же канцлер Бестужев-Рюмин, Елизавета Петровна не придала бы значения появлению еще одного мужчины в своих покоях. Да что говорить, большая половина всех государственных решений принималась именно в таком одеянии императрицы. И Бестужев и Александр Шувалов, как и другие приближенные, постоянно видели в таком виде государыню. Думалось мне, что и она понимала смысл ситуации, что любой мужчина будет заострять свое внимание скорее на теле привлекательном, в прошлом, женщины, чем на любых интригах. А то, что государственные мужи поголовно ее хотели здесь и сейчас, делало из них преданных соратников, в прошлом, красота все же быстро увядала, но привычки оставались.
— Что делать думаешь с Катькой? — спросила государыня, запрокидывая голову, наслаждаясь солнечными лучами.
— Прости, тетушка, а когда это адюльтер стал причиной разрушению брака императорской семьи, или политический союз? — я использовал французское слово «адюльтер», означающую некую не всегда осуждаемую форму супружеской измены.
— Может и так, Петруша, и ни о каком разрушении брака речь быть не может. Поздно, она наследника мать! Однако, весь двор судачит, мне говорят небылицы о разврате, что творила Катька. Сие не хорошо! Что же ты за муж, коли жене разрешаешь такое? — на последних словах Елизавета повернулась ко мне и как выдохнула.
Складывалось впечатление, что государыня сделала, что должно, распекая меня за Катерину, но личное отношение Елизаветы к ситуации не однозначное. Мне было бы важнее именно что личное мнение тетушки, о чем я и спросил.
— Знаешь, Петр, очень много сомнительного в этом деле. Александр Иванович бормочет, все говорит о грехопадении Катьки, я так же мыслю, что она предала. Но и разумею я… — императрица решала говорить, или промолчать, я не стал нарушать тишину и через минуту она продолжила. — пробуют дозволенное Шуваловы и те, кто с ними. Не уверовали они в то, что кровь Петра Великого в тебе начинает бурлить. А я вижу, что сие так. И не смей, Петр, поступать, как твой дед. Шуваловых пощипать можно, пусть знают себе место. Я уже не могу того делать, ты же можешь. Но обещай мне, что все живы будут, а Ваня Шувалов и вовсе не тронутым буде никоим образом.
— Слово в том мое, тетушка! — с нотками торжественности произнес я.
— Ваньку ни нынче не тронешь, ни после, когда меня не станет! И такоже Лешку Разума не чепай. Пристроишь их к делу, али оставь покойно, — давала наставления государыня, уже понимающая, что хворей нахватала преизрядно и может всякое статься.
— Они то, тетушка, и менее всего дурного помышляли, да и мудрые мужи каждой державе потребны.
— Не думай, племянник, что я неразумна. Пережила я и Светлейшего князя Меньшикова — ох, и плут был, стерпела все при Петре Алексеевиче — ином внуке батюшки моего, выжила и при Анне Иоанновне, что зело не возлюбила меня. С Бироном — фаворитом ейным дружбу противную мне водила. Все ушли,
