— Ты права, я не только садовник, я еще и каменотес. Это я сделал всех тики.
Теперь на меня обрушилось заклятие «Остолбеней». Меня хватило только на то, чтобы задать самый идиотский вопрос, какой только можно.
— Зачем?
— Писатель заказал, этот самый Пьер-Ив Франсуа. Все дело в приезжих. Он мне сказал, что ему надо вдохновить пятерку участниц его занятий. Для каждой — своя мана. Тики должен был помочь ее развить. Он задал мне темы — доброжелательность, власть, талант, в общем, самые обычные — и предоставил свободу в выборе изображений. Короны, змеи, драгоценности. Мне надо было сделать пять тики, чтобы расставить вокруг «Опасного солнца». И этого тоже. Особенно этого. — Чарли оглянулся на статую.
Я разглядывала цветочного тики. Его двадцать каменных пальцев. Пять пальцев Чарли все еще обхватывали мое запястье, но его рука стала слабее стебелька лисохвоста, теперь я без проблем могла бы вырваться.
Но я не шевелилась.
Седой островитянин, прихрамывая, направился к тики. Казалось, он обращался не столько ко мне, сколько к статуе.
— Я не знал, что Мартина вернется. Как я мог догадаться? Нас разделяли пятнадцать тысяч километров и больше сорока лет…
Пито… Мартина… Черная жемчужина…
И тут я внезапно сообразила. Может, по моим нейронам надо было стукнуть, чтобы они заработали?
Я вспомнила завещание Мартины.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Еще раз увидеть единственного человека, которого я любила за всю свою жизнь.
Чарли?
— Думаю, все началось с названия острова, Хива-Оа, — продолжал садовник. — Думаю, когда Мартина прочитала его на сайте издательства Серван Астин, она уже не обращала внимания на все остальное — конкурс, Пьер-Ива Франсуа, литературную мастерскую, она просто решила, что жизнь ей подмигнула. Одна из тех случайностей, которые ведут к встречам. Не знаю, как ей удалось уговорить писателя включить ее в эту пятерку, в конце концов, она могла ему все рассказать. Может быть, писатель заказал мне этих тики, потому что он знал про нас, его это растрогало, и он устроил нам это свидание. Ни он, ни Мартина не успели сказать мне об этом…
Я тоже подошла поближе и принялась разглядывать тики. Молодая Мартина, щеки как яблоки, роскошный бюст, такая прелесть.
— Расскажи мне, Чарли, с самого начала.
Маркизец улыбнулся. Двух клыков у него недоставало.
— Знаешь, это забавно, что ты прозвала меня Чарли. Хочешь, чтобы я рассказал все с самого начала? Видишь ли, это самая прекрасная и самая печальная история, та, что каждый день тысячи раз повторяется по всему свету. В двадцать пять лет я, как многие другие маркизцы, завербовался в торговый флот, чтобы мир посмотреть. Однажды вечером, мне было тогда под тридцать, я сошел на берег в Зеебрюгге — очередной порт, жизнь моряка, бар и выпивка на каждой стоянке в странах, на языке которых ты не говоришь. Вот только в Бельгии пиво было получше, чем в других местах, а некоторые девушки казались покрасивее, потому что знали французский. Мартина была одной из них. Она носила клоунские подтяжки, которые врезались в ее пышную грудь, у нее были румяные щеки девушки с берегов холодного моря и такая улыбка, что забудешь про все другие стоянки. Мы простояли в Зеебрюгге семь дней. И семь дней мы с Мартиной любили друг друга. Я тогда уже хромал — в Сингапуре на ногу поставили контейнер весом полторы тонны, и Мартина говорила, что из-за этого у меня походка, как у Чарли Чаплина, и вообще я со своими усами и кудрями на него смахиваю. А главное — я в ее глазах был каким-то странным ангелом, явился с острова, где жил ее кумир, великий Жак, вот потому-то, думаю, она тогда со мной и сблизилась. Мы неделю по кругу слушали его альбомы, я неожиданно для себя полюбил его музыку и слова, я плакал, когда два года спустя узнал о его смерти, я тогда был в Балтиморе. Само собой, я называл ее Титиной, из-за песни Бреля, написанной на музыку из фильма Чаплина, «Новые времена», когда ты молод и влюблен, времена для тебя всегда новые, для нас они настали сорок лет назад.
Я, растрогавшись, подошла ближе и заметила, что между сморщенных век Чарли блеснули слезы.
— И вы… вы больше никогда не встречались?
— Титина была помолвлена, ее жених учился в Льеже на юридическом, хотел, кажется, стать адвокатом. А я был моряком. Перед тем как уйти в море, я подарил ей черную жемчужину, высшего класса, единственную память о моем острове.
Рука Чарли до того обмякла, что теперь я сама ее удерживала.
— Почему? — прошептала я. — Почему вы расстались, если любили друг друга?
— А это, красавица моя, понимаешь потом. Уже в открытом море. А до того говоришь себе, что будут другие случаи, другие возможности, другие встречи… но оказывается — нет. Только в конце жизни понимаешь, кто была та, кого ты мог бы любить. Мне остались только ее фотографии, сделанные январским утром на центральной площади Брюгге.
Фотография, найденная у Клем…
— Вы… вы снова встретились на Хива-Оа? До того, как…
Мне показалось, что Чарли с трудом удерживал равновесие. Свободной рукой он ухватился за каменное плечо статуи.
— Писатель мне только и сказал, что это должен быть тики доброжелательности и что читательница, которой принадлежала эта мана, бельгийка. Как я мог догадаться, что это Титина? Хотя конечно — Бельгия, Брель, я вспомнил о ней и выбрал ее моделью для тики. Вчера Танаэ позвала меня в «Опасное солнце», и на этот раз не для того, чтобы подрезать бугенвиллеи. А чтобы перенести тело только что убитой иностранки.
Я не могла дышать. Горло перехватило. Голос Чарли упал до шепота.
— Когда я снова увидел Титину, она лежала на кровати. Вся в крови. Такая же красивая, как раньше. На груди у нее была моя черная жемчужина. Я нес ее, как принц принцессу. Отнес в одиночку, на руках. Потом вышел с жемчужиной, чтобы повесить ей на шею, как сорок лет назад.
Он всматривался в гладкое, без морщин лицо Мартины. Голос у меня дрожал, как листья кокосовой пальмы под натиском пассатов.
— Это… это я сняла подвеску. Я думала, что ты ее украл… Я… теперь я не знаю, где она… Ее взяла моя мама. Мама тоже умерла. Мне очень жаль.
Чарли провел рукой по округлостям груди Титины, как будто мог ее оживить.
— Не расстраивайся, Майма. Мы с Титиной, можно сказать, встретились. Нас похоронят рядом, меньше чем в сорока метрах от стелы Жака и Мэддли. Я проверял, там хватит места на двоих. — Он все еще с благоговением смотрел на лицо статуи. — Видишь, благодаря этому тики Титина так и не состарилась. Вот и наша любовь стала только прекраснее за эти сорок лет. Спать вечным сном рядом с Титиной — это куда больше, чем я мог бы надеяться.
Чарли, задумавшись, умолк. Я чувствовала себя набитой дурой из-за того, что ничего не поняла, подумала, будто садовник Пито мог быть насильником Метани Куаки, а вообще дурой я была, дурой и осталась… Потому что если один тихий голосок уверял меня, что этот сломленный старик говорит правду, что такую прекрасную историю выдумать нельзя, то другой советовал мне все время остерегаться. Должна ли я была верить ему на слово? Если Пито и правда моряк, ставший садовником, кто тогда убийца-насильник? Фарейн напала на его след, здесь, совсем рядом, и сразу после этого ее убили.
