— А вот я вижу, — сказала девушка, поднимаясь. — Вижу. И надо, чтоб другие увидели. Если каждый увидит, нечего будет бояться; и зло творить незачем будет.
— Не увидят, Катенька.
Девушка помогла подняться Марику.
— Увидят, дядя Рыбнев. Обещаю вам: увидят. У меня способность есть: я могу видеть, когда человеку больно. И других заставлю увидеть.
— Рано нам еще на Землю, Маричек, рано.
— У нас тут дел полно, родненький мой. Пойдем, Маричек. Пойдем. За Мурочкой зайдем и пойдем, куда глаза глядят. Нам нужно изменить людей здесь и сейчас; не на какой-нибудь сказочной Земле, а именно здесь. Нам нужно, чтобы люди изменились. Я не знаю, как их заставить сделать это, но я научусь. Обязательно научусь!
Они пошли прочь.
Рыбнев долго смотрел им вслед, потом поднял голову и закричал: безумно и страшно. Упал на колени, воткнул пальцы во влажную землю…
Рассыпалась душа.
Сгорели остатки.
Одно думал: Сашенька. Радость моя. Саша. Любимая. Сашенька. Прости. Сашечка. Прости. Саша.
Прости.
Больно.
— Чего это он? — спросила Наташа. — Из-за меня до сих пор переживает?
— Нет, — сказал Первоцвет Любимович, прищурившись. — Это он землю жрать собирается: старинный русский обычай.
Похолодало. Подул северный ветер.
Глава одиннадцатая
За секунду до столкновения непознанной летучей тарелки и некромассы к Ионычу в мысленные покои, украшенные парчой и изумрудами, постучала угодливая мысль. Дядь Вася то есть.
— Входите! — взвизгнул Ионыч, до помрачения рассудка напуганный приближением неминуемого распыления.
Угодливая мысль помялась на пороге, пробормотала:
— Я пришла попрощаться, повелитель… Хочу сказать, что ваше правление хоть и было кратким, зато получилось блестящим! А блестящее правление, мой господин, далеко не у каждого тирана выходит! Эти ваши экспрессивные «В-Е-Р-Н-И!» и «У-Б-Ь-Ю!» выше всяких похвал!
У Ионыча потеплело на душе.
— Ну а че? — промямлил он. — Ну давай тогда бухнем, что ли, в честь нашей крепкой дружбы, дядь Вася. Вспомним старое, погрустим. Имеем ведь право, да?
— Да как же мы бухнем? — удивилась угодливая мысль. — В некротическом состоянии бухнуть сложновато. Я уж не говорю о грядущем взрыве…
— А варежек у тебя нет? — спросил Ионыч с тоской.
Дядь Вася покачал головой:
— Прости, хозяин, лишних варежек в наличии не имеем.
— Они ведь согревают, — сказал Ионыч. — Варежки-то.
Дядь Вася смущенно молчал.
— У меня суровая жизнь была, — прошептал Ионыч, закрывая лицо широкими ладонями. — Папка от нас ушел, когда мне года не было. Мамка работала днем и ночью, чтоб семью прокормить. Меня и моих трех сестренок. Она у меня необразованная была, мамка-то. Но очень старалась, работала… Очень плакала, когда мои сестренки от какой-то заразы померли — денег, чтоб их вылечить, не было. Она мне так говорила: «Всегда должно быть что-то, сынок, что тебя согревает».
Дядь Вася смущенно молчал.
— Зачем я здесь? — спросил вдруг Ионыч.
— А?
Ионыч развел руками, задевая жемчужные нити, свисающие с потолка; хрустальные светильники, вырастающие из пола; золотистых бабочек, порхающих в плотном, напоенном ароматом дорогих духов воздухе.
— Вот это всё… оно ведь не греет.
Дядь Вася смущенно молчал.
И тут раздался взрыв.
Глава двенадцатая
Некрасовские мужики разбили витрину магазина бытовой техники и выносили постирочные машинки и видеоящики.
Какой-то пожилой джентльмен в сером пальто и белом шарфе остановился подле магазина и стал трясти клюкой.
— Одумайтесь, люди! — кричал он. — Ради бога, одумайтесь!
— Да как тут одумаешься, батя, когда на тебя такая хрень ползет? — весело отвечали ему грабители. — Надо деньги зарабатывать, пока шанс есть.
— Это точно! Деньги важнее всего.
— Некромасса! Некромасса идет! — кричал сумасшедший с крыши ювелирного магазина.
— Господи, ботиночек потеряла; дорогие ботиночки, сынку на день рождения купила… — сетовала красивая женщина бальзаковского возраста.
Землю тряхнуло: люди попадали. Молодой грабитель уронил импортный телеящик и разбил. Ему отвесили подзатыльник:
— Ах ты, баклан неуклюжий!
— Смотрите! Смотрите! — закричал сумасшедший с крыши ювелирного магазина. — Не надо больше никуда бежать! Некромасса взорвалась!
— Что, правда?!
— Врешь, собака!
— Вот вам крест!
— Ура!!
И все обрадовались. И даже грабители побросали украденные товары и радовались. Впрочем, тут же прекратили радоваться, похватали остатки продукции, затолкали в фургон и укатили в неизвестном направлении.
— Уничтожена смертельная опасность! — вопил сумасшедший. — Какое счастье!
То-то веселья по всему городу было! Столько нерастраченной доброты из людей высвободилось! Некрасовцы смеялись, обнимались, целовались — и неважно, свой ли, чужой. А потом какая-то женщина в велюре как закричит:
— Граждане, вы что, охренели?! Кто у меня под шумок кошелек свистнул?
И понеслась.
Послесловие
Сергей Судорожный гулял меж остатков некромассы, с детским восторгом тыкая палочкой в хорошо промороженные мясные останки. Верная лошадка Огневка, вздрагивая, уныло плелась за ним.
— Вот так чудо! Мясо после взрыва заморозилось! — Судорожный засмеялся. — Кажется, милая Огневочка, я нашел, что искал! Не единение человечества, конечно, но тоже сойдет. Видишь? Тут можно столько хаша наварить, что на всю планету хватит; голод победим, а заодно и социальное неравенство! Ведь когда у людей еды вдоволь, им друг дружку угнетать без надобности, верно?
Огневка искоса посмотрела на хозяина.
— И тебе спокойнее будет, лошадка моя верная, — сказал Судорожный, хлопая клячу по выпирающим ребрам. — Больше мы из тебя хаш делать не будем. Пора тебе, родная, на заслуженную пенсию!
Огневка радостно заржала.
— Выполним мы наше предназначение, Огневочка, — Судорожный решительно закатал рукава, — обязательно выполним.
