в разведку, — подсказал Матвей. — Расскажешь?
— Да ну, не о чем рассказывать. Какая из меня разведчица? Меня послали только потому, что я умею лапти плести. Как прикрытие, понимаешь?
— Лапти? — В его глазах вспыхнула весёлость. — А я умею плести корзины. Будем старичками, сядем на пороге и станем ковыряться, ты с лаптями, я с корзинами.
Оттого, что Матвей в шутку спрогнозировал наше общее будущее, мы оба смутились, и я схватилась за сковородку:
— Открывай тушёнку и давай обедать.
Я отрезала Матвею толстый ломоть хлеба и густо намазала его жиром из консервной банки. Достала тарелки. Зачем-то засуетилась, разложила вилки, пропрыгала на одной ноге до буфета и выставила на стол парадные чайные чашки, которые мама доставала по праздникам.
Матвей смотрел на мои приготовления молча, мне даже показалось — с некоторым испугом.
— Ульяна, давай поедим со сковородки, чтобы тебе меньше посуды мыть. Знаю, что мыло — дефицит.
— Да, мама сказала, что по карточкам положено двести пятьдесят грамм в месяц.
Меня поразила его заботливость и то, как он выловил из банки с тушёнкой самые красивые кусочки мяса и подложил их на сковороду с моей стороны, но я упрямо отмела его предложение:
— Со сковороды и из консервной банки ты на фронте поешь. — Я решительно перемешала кашу с тушёнкой и разложила по тарелкам: Матвею больше, себе поменьше. Но всё-таки я постаралась, чтобы лучшие куски достались ему.
Матвей покрутил в пальцах вилку:
— К хорошему быстро привыкаешь, но только в окопе я понял, что настоящими ценностями являются самые простые: вода, хлеб, костерок, чтобы согреться, каша в котелке, надежные люди рядом.
— И чистое бельё без вшей, — добавила я к его списку.
Матвей мечтательно посмотрел поверх моей головы:
— Чистое бельё в окопах — это роскошь. А баня — верх роскоши.
Он доел порцию до последней крошечки, встал и одёрнул гимнастёрку.
— Спасибо тебе. Мне пора.
— А чай?
— Не могу. Надо успеть вернуться в казарму — скоро комендантский час, а у меня нет пропуска.
Я взглянула на часовую стрелку, которая подбиралась к шести часам вечера, и удивилась, как незаметно пролетело полдня. Стуча шваброй об пол, я пошла за Матвеем в прихожую и стояла молча, пока он надевал шинель и шапку-ушанку. Его пальцы пробежали по ряду пуговиц, забросили за спину вещмешок, и я невольно запоминала каждое его движение.
— Ну, до свидания, Ульяна. — Он коротко козырнул. — Лечись, вставай на ноги и не ходи далеко одна.
Спрятавшись за занавеску, я смотрела, как Матвей удаляется в глубину улицы. На повороте он остановился, нашёл взглядом наши окна и взмахнул рукой. Сколько моих друзей уходили вот так же, навсегда, безвозвратно. Чтобы не расплакаться, я пошла мыть посуду, но скоро поняла, что мысленно повторяю нашу встречу с Матвеем от первой до последней минуты, стараясь не упустить ни единой детали.
* * *
Мы с мамой снова спали вместе. Тикал будильник у изголовья, остывая, потрескивала печурка. Густая тьма затемнённой комнаты гладила меня по голове мягкими лапами, уговаривая свернуться калачиком, нырнуть под мягкое одеяло с вышитым пододеяльником и погрузиться в сладкую довоенную дрёму. К мирным звукам и шорохам жилой квартиры примешивалось лёгкое, но отрывистое дыхание мамы. Во сне она тревожно дотрагивалась до меня рукой, приоткрывала глаза и, только убедившись, что я рядом, вновь забывалась коротким чутким сном. Я поставила подушки повыше и села, глядя на её лицо, смутно белеющее в темноте комнаты.
До войны, когда родители были рядом, я не придавала значения их любви ко мне и своей любви к ним. Любовь казалась обыденной и необязательной, словно возникла сама собой из ничего. Милая мама, сколько горя ей пришлось пережить! Я вспомнила увиденную сегодня надпись на разрушенном доме: «Мамочка, я живая. Прихожу сюда каждое воскресенье в 12 часов. Найди меня, пожалуйста!»
«Господи, пожалуйста, пусть эта девочка найдёт маму!» — взмолилась я про себя. Бывают же чудеса на свете! Я невесомо погладила маму по спине. Оказывается, даже во время войны и всеобщего горя можно чувствовать себя счастливой, если рядом спокойно спит мама.
Я соскользнула с кровати и, помогая себе шваброй, подошла к окну. На Москву падал снег. Сквозь заиндевелые окна я видела, как на землю косо падают крупные лохматые снежинки, прикрывая тонким слоем тёмные нитки протоптанных за день тропок. В белом сиянии снега кружились деревья во дворе, соседний дом с плотно задёрнутыми шторами окон, одинокая фигура дежурного у входа в бомбоубежище. Я подумала, что сейчас любуюсь на Москву, а мои девчонки стоят над корытами и стирают кровавое и завшивленное бельё.
Я скучала по ним и даже по Фролкиной, которая на поверку оказалась справедливой и честной. Только Вики нет. И Володи с Асланом, а Саня из Лапино угнана в Германию, бьёт фрицев Валя на своём отважном маленьком самолётике, и где-то в круговерти войны перебарывает свою обиду нелюдимая Ленка. А ещё я больше никогда не увижу Матвея. Хотя вдруг после войны встречу его где-нибудь на улице Горького, или он с девушкой под ручку придёт на Красную площадь? Ведь договорились же мы с Валей прийти к Мавзолею в годовщину Победы ровно в три часа дня!
— Уля, ты где? — мама не нашла меня в кровати и села, тревожно озираясь по сторонам.
— Я тут, мамочка, с тобой.
* * *
В шесть утра мама ушла на завод, а я заснула, как в воронку провалилась. Мне снился странный, тягучий сон, в котором я шла по Лапино и никак не могла добраться до дома Сани. Наяву, когда наш отряд квартировал в Лапино, я несколько раз приходила в её крошечную будку и сидела на крыльце, вспоминая свою разведку и то, как мы с Саней крались между грядок чужого огорода. А сапог полицая на своей спине помнила так явственно, что у меня начинало болеть между лопаток, а по телу пробегал холодок ужаса от того, что я была на волосок от неминуемых мучений и гибели.
Во сне улицы уводили меня прочь от Сани, куда-то за реку, в рощу, к заброшенному поместью, где меня ранило возле островерхой башни. В моём сне на пороге башни стояла рыжеволосая барышня в старинном голубом платье и из-под руки смотрела на меня загадочным взором русалки. От всей её фигуры веяло какой-то таинственностью, спрятанной посреди обломков здания, и мне так хотелось добраться до сути, но я не знала, с чего начать, потому что ужасно болели ноги.
Я проснулась и не сразу поняла, что нахожусь
