— Наступил кризис, — внезапно произнес Китано, когда они проехали город Хэммонд в нескольких милях от канадской границы.
Джейк подскочил от неожиданности, машина вильнула. Задние колеса крутнулись юзом, на мгновение потеряв сцепку с дорожным покрытием. Шоссе было безлюдным — только лес по обеим сторонам. Они проехали последний десяток миль, не встретив ни одной машины.
— Какой еще кризис?
— В Японии. Кризис мужчин. Примерно две трети молодых мужчин превратились в сосоку-данси.
— Я понятия не имею, что это такое.
— «Сосоку-данси» — это «травоядные» мужики. — Китано покачал головой. — Мягкотелые ничтожества. Их больше не интересует война. Даже женщины их не интересуют. Они копаются в саду, покупают безделушки для дома. По заказу «Мацусита» маркетологи провели опрос. Оказывается, сорок процентов этих так называемых мужчин мочатся, садясь на унитаз.
Китано умолк. Джейк скосил глаза. Лицо японца осунулось, зрачки сузились. Ногти непрерывно царапали кожу.
— Министерство обороны Японии считает положение кризисным, — вновь заговорил он. Травоядные постепенно берут верх, скоро некому будет воевать. Министерство вынуждено тратить миллиарды долларов на создание роботов, способных защитить Японию. — Китано мрачно зыркнул на Джейка. Его глазные белки пожелтели. — Мне стыдно быть японцем.
Джейк переключил внимание на дорогу. У рыболовного магазина с опущенной дверью-жалюзи стояла пустая машина полицейского патруля. Джейк почувствовал на себе взгляд Китано — будто тень набежала.
— Это временная мода. Пройдет. В следующем году все как один запишутся на кикбоксинг, — ответил он японцу.
— Нет. Ты не прав. Никакая это не мода. Это война.
— Какая еще война?
— Какая, говоришь? — Китано хитро улыбнулся. — Та самая, единственная. Ваши войны — детские забавы.
Небо впереди было серым, как шифер. Все, что попадалось навстречу, имело давно отживший вид — дома, машины. На холме неподалеку над деревьями торчала вышка сотовой связи — единственное свидетельство, что они не провалились через неведомую складку времени на десятки лет назад в прошлое.
Единственная, значит. Третья мировая. Последняя схватка лоб в лоб, всех со всеми, не на жизнь, а на смерть, по принципу «победителю достанется все». Война, которую самые могучие державы мира вели ради собственного выживания. Не стычка ради стратегических выгод. Не конфликт из-за нефти или союзников. Война на истребление. Таких столкновений мир еще не видел.
Война оставила отпечаток и на Америке, придала ей самодовольства и уверенности в своих силах, которых хватило на полвека мирового господства. Японии выпала участь побежденной стороны.
Джейк подъехал к перекрестку со знаком «стоп» со всех четырех сторон. На дорогах не видно ни одной машины.
— Это было давно, — наконец ответил он.
Китано покачал головой.
— Несколько десятилетий — не время для Японии. Мой народ быстро не прощает. Нас сплачивает наша память. — Он прикрыл веки. Джейк заметил, что под мышками Китано расползаются пятна пота. Японец, похоже, испытывал смертельный страх.
— После войны, — продолжал он, — мы стали ничтожеством. Американцы нас кастрировали. Они опустили императора, приравняли его к обычному смертному. Навязали свои законы, переделали Японию по собственному образу и подобию. Янки конфисковали наши боевые мечи. Те, кто хотел поддержать традицию, были вынуждены использовать тупое оружие из незакаленной стали. — Китано скорчил гримасу и плюнул на пол. — Они хотели, чтобы мы слушались их, как дети родителей. — Японец снова начал яростно скрестись. На его руках появились алые расчесы. Еще немного, и он пустит себе кровь.
— Эй, не усердствуй! — сказал Джейк. — Ты чем-то болен?
Китано вдруг замер, наклонил голову и внимательно прислушался.
— Ты слышишь этот звук? Как будто кто-то стучит в дверь?
Джейк напряг слух. Двухполосное шоссе было сложено из бетонных плит с зазорами между секциями. Шины постукивали, когда машина проезжала по стыкам.
— Слышу, а что?
— Тебе обо мне много рассказали?
— Достаточно.
— Я не был великим воином. Обычный инженер, техник. Как и ты, Джейк. Ведь ты управлял бульдозером, не так ли?
— Откуда ты знаешь? — удивился Джейк.
Китано пропустил вопрос мимо ушей.
— Я хочу рассказать тебе одну историю. Не о себе. Это история одного из токко. Он тоже услышал звуки наподобие стука колес по дороге — тук-тук, тук-тук. Похоже на слово «токко». Их собирались отправить на последних уцелевших подводных лодках японского флота к побережью США, где они должны были нанести удар с помощью узумаки. Для Японии не было никого важнее этих верных слуг императора. Их отобрали из уже сформированных отрядов смертников за беззаветную преданность. Ты можешь это понять?
— Нет.
— Я и Сейго Мори учились в Токийском университете. Почти всех камикадзе набрали из студентов Токийского университета — самых умных, самых лучших представителей нации. Приехали военные, нас построили. Спросили: «Кто желает пойти добровольцем? Кто готов принести себя в жертву ради Японии?» Сейго изучал французскую литературу. Он был романтиком, но вышел из строя.
Его определили в отряд смертников номер 232. Эскадрилья Сейго получила приказ атаковать американцев на Окинаве. В отряде — одни юнцы. Летали на жутких самолетах. Почти все стоящее посбивали, остались одни отребья. Сейго носил сеннинбари — обережный пояс, вышитый руками тысячи женщин. Его мать просидела на перекрестке несколько дней, пока не созвала достаточное количество помощниц. Он также носил при себе ханайоме нингё — куклу-невесту.
Джейк пытался уследить за канвой повествования, но Китано перескакивал с одного на другое безо всякой связи.
— Сейго оставил письмо, адресованное старшей сестре, в котором рассказал, как провел свой последний день. Я прочитал письмо в 1954 году. Она мне его показала. В нем говорилось, что эскадрилья провела последний вечер в чайной. Они пили, шутили, смеялись. Утром каждый стал лицом к своему городу и запел песню о родине. Каждого пилота мучили сомнения, но когда их боевые машины вышли на рулежку, всю неопределенность как рукой сняло. На аэродром пришли местные девушки, махали летчикам веточками сакуры, провожая в последний путь. Пилоты знали, что погибнут, и гордились этим. Они были последней надеждой народа.
Сейго писал, что счастлив и ощущает себя живым как никогда. Он страстно желал внести свой вклад в спасение родины и отправиться в объятия смерти. «Ради спасения отца, матери и сестренки от белых дьяволов», — писал он.
Самолеты поднялись в воздух после рассвета. И тут Сейго услышал какой-то стук в носовой части. У него все опустилось внутри. Двигатель! Сейго целую неделю возился с ним, чтобы тот дотянул до цели на мерзком топливе, которым их снабжали. Он старался, как мог, но, по сути, был обречен на неудачу с самого начала. Самолет просто не смог бы преодолеть сто пятьдесят миль до цели. Хотя бы до базы дотянул.
