пытается. — Слушай, я знаю, что я мудак. Знаю, правда. И к сожалению прошлое исправить я никак не могу, даже если захочу очень сильно. Но все, что сейчас и дальше, можно сделать лучше. Лиз, я честно тебе говорю, что мне нахер никто не нужен кроме тебя больше. Всё, понимаешь? Я не знаю, что сделать, чтобы ты мне поверила, но честно говорю правду. Не хочу никого и ничего, даже хоккей нахер не нужен, если тебя рядом не будет. Не думал вообще, что так сильно влипнуть можно, но влип в тебя по самые яйца, а отлипать не хочется. Что мне сделать, чтобы ты поверила, маленькая? Что угодно, только не проси уйти — не уйду.
Смотрит на меня глазищами своими карими заплаканными, подвох найти пытается. А его нет. Никакого подвоха, только пиздец какой-то в душе из-за слез этих солёных непрошеных, которые опять по щекам коротышки стекают. Стираю их пальцами, как будто это поможет, и радуюсь, что она убегать не пытается больше. Так и сидит на мне сверху, с ума сводит одним присутствием.
— Лиз, — звучит женский голос сзади и мы одновременно с маленькой поворачиваемся, глядя на маму, — всё в порядке?
— Угу, — кивает моя малявка, а потом поворачивается и меня обнимает. И всё. Нахер, ничего не нужно больше. Только прижать покрепче к себе хрупкую девчонку и улыбнуться как идиоту, который на диете целый месяц сидел, а теперь до самого вкусного торта дорвался.
— Я встречу папу с работы и мы поедем на дачу на выходные. Неспокойной ночи, — говорит мама Лизы и закрывает дверь комнаты, а через минуту хлопает и входная дверь, погружая квартиру в звенящую тишину.
— У тебя крутая мама, — говорю шёпотом, всё ещё крепко обнимая малышку. — Вы очень похожи.
— А ты на папу моего похож, — отвечает Лиза тихонько, шею дыханием обжигая. — Он тоже высокий и психованный. А ещё часто не знает, чего хочет.
— Я знаю, чего хочу, коротышка, — говорю и чуть отклоняюсь назад, чтобы в глаза заглянуть. — Тебя. Во всех смыслах этого слова.
— Я тебя тоже люблю, Тём, — дрожащими губами говорит Лиза спустя несколько секунд молчания и переглядок, и я чувствую, как в голове фейерверки взрываются. Не верю своему счастью, что она так сказала, но смотрю в глаза и вижу в них искренность. И от этого сердце в спазме сжимается, а губы в дурацкой улыбке растягиваются. Любит, дурочка моя маленькая, любит и плачет снова, громко и горько, как будто бы даже и не любит совсем.
Прижимаю ещё сильнее, хотя сильнее практически некуда, и целую, целую так крепко и сладко, как только умею. Никогда ещё не целовался так вкусно, но с Лизой все по-другому, она всё внутри меня переворачивает и свой порядок наводит. Но мне нравится, жаловаться не собираюсь.
Лиза дрожит, как будто ей дико холодно, дрожит и жмется ласковой кошкой, расслабляясь и позволяя мне всё, что только в дурной голове сделать с ней захочется. А я не знаю, что выбрать, с ней крышу ураганом срывает, самоконтроль в топку летит, оставляя в организме рабочими только инстинкты.
Мне хочется целовать её везде, где позволит, прижать к себе, к кровати, к стене, усадить на подоконник, на стол, на пол упасть с ней, в конце концов, и утонуть в высоком ворсе ковра.
Куча мыслей в голове сметаются в секунду одним тихим стоном Лизы, и я оживаю, возвращаясь в реальность. Малышка задыхается, ёрзает на коленях, возбуждая до предела, и целует так отчаянно, что хочется весь мир к её ногам положить, только бы никогда не переставала дарить эту безумную ласку.
Ледяными проворными пальчиками снимает с меня футболку, пробегаясь по ребрам и обжигая касаниями, и возвращается к губам, целуя ещё отчаяннее. Я понимаю, что после истерики ей нужно расслабиться, она все ещё на эмоциях, все ещё накалена до предела. Поэтому целую чуть медленнее, пытаясь сбавить напор, чтобы сердце к чертям от напряжения не разорвалось. Глажу руками по спине, сжимаю талию, успокаивая, и спускаюсь губами на тонкую шею, с трудом себя сдерживая, чтобы не оставить засосов.
— Тём, — шепчет кроха, зарываясь пальчиками в мои волосы и голову запрокидывает, позволяя целовать эрогенную зону. Исследую губами нежную кожу, опускаюсь к ключицам и плечам, тонкие бретельки зубами спуская.
Лиза дышит все ещё громко, но уже спокойнее, редко всхлипывает и шепчет моё имя без остановки почти, как афродизиаком своим голосом действуя. Тонкую майку снимаю и любуюсь красивым обнажённым телом. Моя. Красивая, нежная, как никогда ранимая.
— Гаврилова, я с ума по тебе схожу, — рычу и, не удержавшись, оставляю пару укусов на груди, тут же поцелуями горящую кожу успокаивая.
Терпеть больше нет сил, остатки вещей летят на пол и я усаживаю Лизу обратно на свои колени, чувствуя, как она вздрагивает, меня касаясь. Снова целуемся, с ума сходим друг от друга, что-то шепчем и ещё раз целуемся.
Смотрю на Лизу и оторваться не могу, какая красивая. Сжимаю руками бедра, приподнимаю, и под синхронный стон опускаю маленькую, чувствуя себя наркоманом, который без этой коротышки и дня больше прожить не сможет. Забралась под кожу, по венам растеклась патокой, без неё не функционирует ни черта больше. А с ней — живу. Не просто живу, а живу счастливо, полноценно. Всего хватает, когда она рядом, корю себя, что слишком много времени потребовалось, чтобы это понять.
— Не больно? — спрашиваю, когда несдержанно толкаюсь навстречу крохе. Помню, что с ней надо себя в руках держать, потому что маленькая для меня слишком, но крышу сносит, с трудом контролирую движения.
— Не-е-ет… — стонет Лиза, прижимаясь лбом к моему виску. Стонет так сладко, как будто медом уши мои смазывает, двигается медленно, за шею меня обнимает. Вижу — кайфует. И я с ней на пару. Лучше этот день не мог закончиться, и подарка круче тоже найти нельзя было. — Ноги… дрожат, Тём.
Киваю и встаю с маленькой на руках, чтобы снять с ног напряжение и взять все в свои руки. Прижать бы её спиной к кровати, навалиться сверху и со шлепками врываться в любимое тело… Только разница в росте меня такого кайфа лишает, и я прижимаю Лизу к стене, хватая руками за задницу, не разъединяя тела.
Целую губы и шею, двигаюсь быстрее, с ума схожу от стонов и всхлипов коротышки. Она полностью в моих руках, лениво целует и на каждый толчок сладким звуком отзывается. Спину жжёт от царапин острых ногтей, лёгкие в спазме сжимаются, надышаться этой
