Стоп! Его лицо было почти копией моего собственного!
Так вот он, знак! Видимо, это и есть мой двойник, о котором упоминал Саныч, и он зовет меня последовать за ним! Ладнушки!
Я вбросил окурок в штубину, выбрался из похожей на большой стакан курительной и не спеша потопал в отхожее место. Там, едва за мной закрылась дверь, чьи-то руки рванули с меня очки, и я вблизи увидел своего двойника, который протягивал мне белую форменную куртку, сдергивая круглый колпак со своей головы.
А он в самом деле был очень похож на меня. Рост, сложение, прическа, седые усы. Рубаха с коротким рукавом и камуфляжем «цифра», джинсы. Он вполне может заменить меня в глазах постороннего наблюдателя, если тот не сидит за соседним столиком и не пялится в упор. Я сгреб из его рук форменную одежду и вошел в кабинку, которую он показал мне жестом, последним движением протянув ему пару «пластиков» с двумя десятками червонцев. Он поблагодарил меня кивком головы, сунул в мой нагрудный карман сложенную вчетверо записку и уверенно шагнул к рукомойнику, взлохмачивая волосы. Тут же я услышал, как там полилась вода.
Норма!
Теперь надо выждать. Я закрыл кабинку изнутри, не спеша надел белую курточку, водрузил на голову колпак, уселся на «кресло философа» и развернул послание: «Через две мин. уверенно идешь на кухню, прямо мимо электроплит к служебному выходу – и на улицу. Я встречу!»
Все ясно. Почерк Саныча я не спутаю ни с чьим. Время пошло…
Кстати, а ведь мы познакомились с ним лет десять назад. Нет, точно – ровно десять! Помню, я тогда зачищал местность где-то за Ведено от лежавших там лет уже тридцать, если не побольше, минометных мин, гранат и прочей военной требухи, оставшихся еще от первых чеченских начала века. А Саныч…
Саныч – это история особая.
Было лето. Жаркое и какое-то тягучее, даже там, в горах. Мы с моим приятелем Мишкой Мишиным, который стал уже капитаном ВВ, и тремя его подчиненными «вованами» в звании от рядового до старшего сержанта ехали на разведку нового места работ. Рядовое дело. Сбор и утилизация ВОПов, оставшихся от предыдущих войн, или, как говаривал мой учитель Вячеслав Иванович Храмов: «сбор старого мусора в относительно безопасной зоне».
От головокружительных поворотов горного серпантина и после выпитого накануне вина дико мутило, даже несмотря на то что я сел рядом с водителем. Четырнадцать часов. Солнышко стоит в зените, и тени от окружающих деревьев практически исчезли. В машине – духота. Нам оставалось преодолеть каких-нибудь десяток кэмэ, когда в радиатор нашего джипа пришелся удар точно пущенной гранаты «эрпэгэ». Мотор-генератор буквально разлетелся брызгами во все стороны, а машина, кувыркнувшись через крышу, завалилась на левый борт. Второй взрыв пришелся в передний бампер. И тотчас, или даже чуть раньше, по нам с горушки, метров с двухсот, прицельно ударил пулемет. Шандец! Приплыли! Вот тебе и «сбор старого мусора в безопасной зоне»…
Я откашлялся от пыли, которая окутала машину плотным облаком, убедился, что спутниковая станция связи приказала долго жить, потом на ощупь дернул у ничком завалившегося водителя его штатную «пэвэдэху», за ней – лямку подсумка с патронами, выполз через проем вылетевшего наружу лобового стекла и притаился, пытаясь оглядеться.
Позади кто-то, громко сопя, выбирался за мной следом. Пулеметчик продолжал жалить наш джип короткими очередями, отзывавшимися веселым звоном по днищу машины. Хорошо, что пулемет – винтовочного калибра, а не крупного. Это нам что слону дробинка, но, чтобы высунуть голову за габарит бронированного днища кузова авто, нечего было и думать.
Того, кто полз за мной, пыхтя как паровоз, я не срисовал. Глаза запорошило пылью, и я, честно пытаясь проморгаться, усиленно тер их пальцами. А вот третий, бережно несший перед собой «масловку», оказался капитаном Мишиным собственной персоной, хоть и сильно посеревшим от толстого слоя пыли, осевшей на лице и обмундировании.
– Жив? – коротко спросил он.
– Натюрлих! – Я жадно глотал горячий воздух, продолжая тереть глаза.
– Семченко, – обратился Мишка к тому, что лежал рядом со мной, – ты как?
– Живой, кажись! – Боец скрипел, как заржавленное колесо. – Осколком бедро задело, но несильно.
– А Казакову и Сазонтьеву, похоже, вечная память!
Я, наконец, проморгался и окинул взглядом наше воинство. Мишка отряхивается от толстого слоя пыли, и мордоворот-сержант в полужестком бронежилете четвертого класса ковыряется с бинтом у своей правой ноги.
На троих – «масловка» капитана, «беретта» сержанта, «таволга», которую я взял у водилы, и три пистоля. Ну еще гранат у каждого штуки по три. Негусто. Мобила тут не берет, карманное радио у Мишина есть, но что толку от него в полусотне кэмэ от базы в этих враждебных горах? Надежды на помощь – просто призрачные… Место глухое. А если эти засадники полезут нас добивать? Ну пятерых мы, пожалуй, срежем, может, шестерых, в этой позиции больше – вряд ли. А их, судя по обстрелу, тут десятка два имеется.
Это и есть наш последний и решительный? Как-то совсем не хочется, тем более меня дома уже двухлетний внук ждал! Лизки тогда еще и в проекте не было.
– Ну что делать-то будем, мусор ты наш? – Мишка хрипел мне прямо в лицо. – От пулемета мы пока прикрыты днищем машины, оно даже бронебойки винтовочного калибра выдержит, но уйти отсюда – верная смерть. А они под прикрышкой того самого пулемета легко подойдут с фланга и срежут нас, как миленьких… А я за тебя в ответе!
Я огляделся. Мы почти в придорожной канаве, которая справа и слева сверху простреливается как отче наш. Местность на расстоянии метров двухсот от нас ровная, как стол. Сзади обрыв высотой примерно метров пятнадцать. Хрен туда спрячешься, и не слезешь. В самом деле, достаточно им достичь вон тех каменьев, что в полутораста-двухстах метрах слева, и они перебьют нас как мух; и опрокинутый джип, у которого от осколков мин бронировано только днище, ничем нам уже не поможет. Странно, что они не вжарили по нам еще раз из эрпэгэ или миномета. Тут бы нам всем кирдык и настал. Хотя, может быть, у них гранаты кончились, а миномета, на наше счастье – нет?
Так. Связи у нас нет. Спутниковый монитор разбит, мобилки традиционно не работают, а радио хрен добьет до наших. И с оружием не какава. У меня, кроме штатного пистоля эм-семнадцать, машинки, несомненно, очень хорошей в ближнем бою, есть еще «таволга» водителя, проку от которой за тремястами с полтиной метров – ноль целых и все десятые.
Порыться разве еще в машине? Там вроде у младшего сержанта еще одна «беретта» имелась. Как-никак два автомата – не один автомат.
Оборачиваюсь к Мишину:
– Надо в машине пошарить насчет оружия. Спутниковому каналу кирдык, связи ноль!
– Ага, давай, только шустро, у Казакова точно автомат был! Чую, времени у нас с гулькин нос! – Мишка хлопнул меня по спине.
Я нырнул обратно в машину. Пыль немного улеглась, но видно было все еще плохо, и тошнотворно-кисло воняло отработанным тротил-гексогеном. Скорее нащупываю, чем вижу обоих убитых, безжизненно завалившихся к левому борту джипа. Водила пуст, это ясно. Сам же его и облегчил на «таволгу». А вот лежавший сзади боец зажал «беретту» между своих уже коченеющих колен. С трудом выдергиваю автомат, потом шарю рукой по плечам бойца, отыскивая застежку жилета разгрузки или лямку подсумка, и, нащупав рукой широкий ремень, резко тяну его на себя. Но он сопротивляется! Ну ни хрена же себе! Да в этом подсумке никак не менее трех кило! Я потянул вновь и вдруг почувствовал, как эта тяжесть сдвинулась.
