доктора, ему тяжко пришлось. Иодко грузно опустился на табурет. Даже в перенасыщенной озоном атмосфере стало душно.
Ганну похоронили ближе к Рождеству, когда хозяин Над-Нёмана с семейством пребывал в губернском городе и не мог её спасти. Что предначертано свыше, то не изменишь, решил про себя Михась.
***
Советский Союз, 1924 год
С каждым приездом Над-Нёман узнать было всё труднее. Больше совхозного, государственного. От панского времени остались разве что старые стены и ограда, по сути – скорлупа, в ней абсолютно новое содержимое. И только к северу от дома по-прежнему возвышался фамильный склеп, из которого предки вынуждены наблюдать, как стирается последняя память о Наркевичах-Иодко.
- Не ходи туда! – зло шепнул Витольд. – Коли нас опознают, придётся бежать.
И даже польские дипломатические паспорта не спасут. В СССР отношение к Польше крайне враждебное. В газетах – не иначе как «белополяки», «буржуи-эксплуататоры», в их число механически попадает бедный врач из Кракова.
Ещё по пути в Над-Нёман Генрик расспросил кузена, отчего так дурно организована их поездка. Три месяца прошло с тех пор, как он признался о найденном тайнике. Зиму пережил с трудом – родственник не отжалел ни злотого вперёд, а накануне отправки оглядел затрапезный наряд молодого лекаря и заявил: то, что надо. Меньше будешь выделяться среди советских оборванцев.
По словам Витольда, ему долго не разрешали этот вояж, не желая лишних осложнений с русскими. С восточным соседом постоянные пограничные дрязги, ОГПУ что ни день засылает банды в польские земли. Потом умер их председатель правительства, и большевики делили власть. Лишь к началу апреля Пилсудский лично распорядился дать добро. Старая болячка, возникшая до революции от контузии при нападении на поезд с деньгами, нет-нет да и напоминала о себе. Поэтому долго не могли выехать, а собирались словно на пожар – чуть ли не за час.
Старшему из Наркевичей-Иодко стукнуло шестьдесят. Совсем не тот возраст для спутника в опасной миссии по землям красных. Генрик придирчиво оглядел родственника. При столкновении с советской полицией на него надежды нет. По-русски говорит свободно, но акцент заметен. А уж от второго комплекта документов, кроме дипломатических, липой разит за версту. И это после Великой войны, когда только ленивый не читал романы о шпионах в тылу врага! Так что миссия не просто рискованная, она за гранью абсурда. С другой стороны, без помощи дипломата прибытие в Узденскую волость не состоялось бы вообще.
- Потом к могилам схожу. Сейчас ищем начальника курсов и устраиваемся.
Два сознательных полевода из-под Витебска, щеголявших польским говором, весьма нехарактерным для тех восточных мест, вручили бумажки директору недельных сельскохозяйственных курсов, плешивому и плюгавому мужичку, чей пиджак поверх косоворотки был настолько потёрт и засален, что Генрик поверил в предусмотрительность напарника, отказавшего в субсидии. В чём-то новом и презентабельном ещё более бросалось бы в глаза отличие от местных. На самого себя Витольд здравомыслие не распространил, вырядившись, как скромный буржуа на прогулке. «Объясню, что купил одежду в НЭПманском магазине», - отмахнулся он. На размер Генрика, конечно, там костюмчика не нашлось.
- Так что вы вовремя, товарищи! Завтра годовщина со дня рождения товарища Ленина. Получили циркуляр – коммунистический субботник в нонишнем году проводим в память вождя, аккурат к этому дню, а не первого мая, как раньше. И правильно! Жду комиссию из уезда. Посему – никаких занятий на сегодня. Лопаты в руки – и вперёд к победе коммунистического труда.
Витольд открыл было рот сослаться на возраст и недомогание, но поймал взгляд Генрика и опомнился.
- С радостью, товарищ.
- Инвентарь получите у товарища Дашкевича в левом крыле.
Сложив вещи в комнате для слушателей, оба Иодко отправились за упомянутым инвентарём. Через пять минут Витольд Витольдович, друг Пилсудского, правая рука Министра иностранных дел, член правительственной делегации на Рижских и Версальских переговорах, воткнул в землю штыковую лопату, утопив её хромовым сапогом, в компании десятка пролетариев. Для знатного полевода он копал чрезвычайно неумело.
Генрик работал чуть лучше хотя бы в силу возраста. Он помог снести мусор, всегда появляющийся из-под снега, отремонтировал дверь в кузню, благо опыт починки велик после краковского погрома. Когда окончательно стемнело, встретил усталого директора.
- Товарищ, а что это ближе к лесу виднеется, с крестом?
Тот недовольно дёрнул головой.
- Плохое место. Склеп с панами, что здесь когда-то жили.
- Что же в нём плохого?
Совхозник стянул треух и вытер лысину рукавом.
- Деревенские говорят, дух пана Якуба по Над-Нёману бродит. Понятно, сказки и суеверия, поповство. А только раз пытались снести – кирпичи забрать на коровник, селяне вокруг стали. Не дадим, и всё тут.
- Надо же! – Генрик изобразил недоумение. – Что, уважали пана?
- Если бы. Угнетатель трудового народа, как и все белополяки. Но о нём легенды ходят – молниями управлял, невиданные урожаи собирал, безнадёжных больных лечил, чуть ли не мёртвых оживлял. Говорят, его душа не оставит усадьбу, пока о нём помнит хоть один человек.
Сын едва удержался, чтобы не перекреститься. Жуткое поверье… Ты был грешен и свят одновременно, отец. Пусть Пётр откроет пред тобой врата. Если остался на земле, неприкаянный, это страшнее адских мук. Почему-то вспомнилась Станислава Томчик и её эктоплазма. Отцовская душа в виде дыма?!
Мысли перескочили на иное направление. На оккультный сеанс Станиславы его пригласила Яна. После прощальной записки – ничего. В канцелярии университета потеряли её
