везет больше.
Захожу в спальню Юльки, Котенок сладко спит, обняв подушку. Волосы в беспорядке разметались, на лице выражение полной безмятежности. Оглядываюсь, по губам улыбка расплывается: уютная, светлая, девчачья комната. Ничего лишнего: большая кровать, стол с ноутбуком и полка, уставленная грамотами и наградами. На стене развешаны фотографии. Никакого тебе бунтарского духа и плакатов с поп-звездами. Уютно и изысканно. Вполне в стиле Даниловой.
Прохожу к кровати, усаживаясь на край с той стороны, где Юля спит. Заправляю темную прядь ей за ушко, едва касаясь щеки. Котенок завозилась на постели. Ресницы затрепетали, Юлька потянулась сладко и открыла глаза, сонно улыбаясь:
— Доброе утро…
— Доброе утро, котенок.
У меня аж от сердца отлегло. На мгновение я придумал и поверил в то, что после вчерашнего «спектакля» девчонка отвернется. Но нет. Двигается на кровати и тянет руки, приглашая в постель.
Недолго думая, забираюсь поверх одеяла, притягивая Юлю к себе. Целую в лоб, прижимаясь губами, крепче обнимая руками. Обещаю себе, что полежу десять минут и уйду. Дольше опасно. Я попросту могу не найти в себе сил свалить до пробуждения Данилова. А ему, в свою очередь, может не хватить мудрости и благородства смотреть, как я в его доме лапаю его дочь. Единственную и до одури любимую.
— Не хотел тебя будить.
— Вре-е-ешь.
— Вру. Собирался уехать, но не мог, пока не увижу тебя и не пойму, что у нас все хорошо. У нас же все хорошо, Юль?
— Конечно, — хмурится, вскидывая на меня взгляд. — Почему ты спрашиваешь?
— Я вчера был не в самом лучшем своем виде. Никогда не думал, что в сорокет может быть за что-то стыдно. Прости.
— Глупости, — сонно лопочет Юля, укладывая голову мне на грудь. — Разговор требовал радикальных мер. Просто это было… неожиданно. Не думала, что ты так умеешь, — посмеивается.
— Как так?
— Отпускать ситуацию из-под контроля.
— Обижаешь, — хмыкаю, — вчера я полностью все контролировал.
— Ага-ага. Ты говорил, что собирался уехать. Пока все спят? Планировал сбежать, не попрощавшись?
— Не стоит лишний раз будить в Степе зверя. Мы вчера, конечно, обстоятельно поговорили, но первое время, думаю, лучше не отсвечивать перед ним в качестве твоего жениха.
— Терпеть не могу, когда ты прав, — бурчит мой котенок.
Я посмеиваюсь, заявляя:
— Так что я на пять минут. Потискать тебя и сбежать.
— Мхм, — хохочет Юлька, а у меня ее смех легкими вибрациями в каждой клетке отдается. — Вчера ты тоже прилег на пять минут на диван в гостиной и моментально отключился на всю ночь.
— Правда?
— Ты еще и целоваться лез.
Я издаю протяжный стон. Стыдобище, Титов!
— Прости еще раз, Юль. Больше такого не повторится.
— Все нормально. Это было забавно.
— Даже так? Ну, рад, что повеселил.
Улыбаюсь, Юля хохочет.
Мы замолкаем. Мир вокруг погружается в уютный вакуум. За окнами слышится утренняя возня соседей. В комнате размеренно тикают часы. Котенок выползает из-под одеяла и закидывает на меня ножку, устраиваясь удобней. Через считанные минуты я понимаю, что девчонка уснула. По ее ровному дыханию и сладкому сопению у меня в районе шеи.
Встать надо бы и уйти, но тело отчаянно отказывается двигаться. Тяжелеет с каждой секундой, становясь просто неподъемным. Я закидываю руку под голову и прикрываю глаза. В итоге не замечаю, как следом за своим котенком ныряю в сладкую утреннюю дрему.
Юля
Позднее утро начинает неожиданно и с визга. Громкого, звонкого… Никиного!
Я подскакиваю на кровати, выпутываясь из рук Богдана, но тут же запутавшись ногами в одеяле, чуть кубарем не лечу на пол. Титов ловит в последний момент, в растерянности озираясь по сторонам:
— Что за черт?
Из коридора долетает новый визг и поток женских и мужских нецензурных оборотов.
— Вероника! — вскрикиваю я и сползаю с кровати. Хватая со спинки стула халат, выбегаю в коридор, на лету одеваясь. Торможу, не сделав и пары шагов, наблюдая презабавную картину.
Из ванной комнаты бледный, как мел, вылетает Степан Аркадьевич. Или, если быть точнее, его оттуда выталкивают хрупкие женские руки, тут же с грохотом и матами прямо перед его носом захлопывая дверь в уборную. Кажется, напоследок Ника выдает что-то типа:
— Дядя Степа, вас стучать не учили?!
Упс…
Я поджимаю губы, сдерживая смешок. Ошарашенный произошедшим, папа, разводит руками, оборачиваясь. В одних домашних пижамных штанах и с максимально помятой после вчерашнего физиономией, смотрит на дверь и на меня, на меня и на дверь. Взмахнув рукой, спрашивает:
— Юля…?
— Папуль?
Включаю дурочку. И пока я силюсь не захохотать в голос, Богдан выруливает из моей спальни. Не рассчитав шаг, врезается мне в спину, сшибая, хватая покачнувшуюся меня за талию, удерживая от падения. Получая в свой адрес грозный рык:
— Титов, ты какого хрена в спальне моей дочери делал?!
— Библиотеку искал. Дверью ошибся. Давай не будем начинать по новой, — парирует Дан.
— Что у вас тут происходит? — опомнившись, интересуюсь я. — Ты зачем пугаешь Нику?
— Это я у тебя хотел спросить. Что твоя подруга делает в моей ванной комнате, Юлия Степановна?
— Ну, технически, она не твоя, а общая, — растягиваю губы в улыбке. — Единственная свободная на весь дом.
— Технически, — передразнивает па, — у тебя в спальне своя, а эта, — кивок на наглухо закрытую дверь, — значит, моя. Твои гости на твоей территории, мои гости — на моей. Точка. Титов, мать твою, не наглей! Убери свои лапы от моей дочери, если не хочешь, чтобы я тебе их сломал. Имейте совесть, я, конечно, идеальный родитель, но не святой!
Рука Дана послушно исчезает с моей талии, ныряя в карман брюк. Какое счастье, что он уснул со мной одетый. А то, боюсь, выскочи Титов в одних трусах — хозяина дома точно бы тяпнул инфаркт.
Дверь в ванную открывается, и оттуда, плотно закутавшись в огромный папин темно-синий халат, гордо задрав нос, выходит Вероника. Я говорила, что у этой девочки фантастическая самоуверенность и ни капли стеснения в крови? Обожаю ее!
Смерив нас с Богданом безынтересным взглядом, Ника поворачивается к папе. Тычет оранжевым ноготком в его голую грудь, выдавая:
— Крайне неприлично врываться к девушке в уборную без стука, Степан…
— Аркадьевич, — кусая губы, сдерживая смех, напоминаю я.
— Знаете, что, Вероника… — упирает руки в бока па, возвышаясь над миниатюрной Никой величественной скалой.
— Егоровна, — снова открываю я рот.
— Егоровна, — повторяет, — для таких случаев на дверях существую замки.
— О, как интересно! Тогда почему на этой двери его… нет? — заламывает бровь Ника.
— Наверное, потому, что это, черт его подери, моя ванная комната! — рычит папа. — И девушки там если и бывают, то только с моего
