еще несколько минут.
Пес, лежавший рядом с Кацубой, неожиданно резко вывернул голову и зарычал, в глотке у него знакомо задребезжал, бренькая, стукаясь друг о дружку, металл – свинцовая дробина глухо билась о дробину, рождая неожиданно тоскливые ощущения, Кацуба привычно пригнул голову пса к снегу, но Цезарь не подчинился, вскинул голову вторично и опять зарычал.
Стараясь теснее прижиматься к земле, Кацуба глянул в ту сторону, куда с рычанием всматривался Цезарь.
Рычание было предупреждающим – пес предупреждал хозяина об опасности. Но сколько ни вглядывался Кацуба в раздергивающуюся сумеречь утра, так чего опасного для себя и не засек, привычно придавил голову Цезаря к снегу.
На этот раз пес покорился, но рычать не прекратил – он засек то, чего не сумел засечь в эту слепую пору суток хозяин: совсем недалеко от них по снегу пластался человек. Он уже мог стрелять в пограничника, но почему-то медлил – то ли живьем взять захотел, а потом покуражиться над ним вволю, то ли боялся промахнуться, то ли еще что-то задумал.
Наконец-то Кацуба этого человека увидел и стиснул зубы: из какого сугроба он выскочил? Ведь только что не было никого – чисто было, и вдруг словно бы из пустоты, из воздуха образовался этот пластун. Вот нечистая сила! Кацуба поспешно схватился за наган, взвел курок.
Держать фронт с двух сторон – штука непростая, может загнать в угол даже опытного воина. Кацуба, изогнувшись плоско, смотрел, как к нему подползает, ловко отталкиваясь ногами, коленями от наста, человек.
Стрелять в ползущего, да еще с низкой точки, из положения лежа, сложно – легко можно промахнуться. А промахиваться было нельзя.
То, что ползущий контрабандист находится в выгодном положении и может легко снять его пулей, Кацуба понимал хорошо и тоже медлил, ждал, какое следующее движение тот совершит, все зависело только от этого.
Ну, давай, давай… Не телись! Кацуба прикусил зубами нижнюю губу, боли не ощутил – ее просто не было. Ощущал только, как в нем напрягались мышцы, кажется – все до единой, – а по телу пошел легкий звон.
Ну не тяни кота за резинку, приподнимись же! Из прокушенной губы вытекла обжигающая, горячая струйка крови и пролилась на подбородок. Контрабандист словно бы почувствовал немую мольбу пограничника, прекратил дергаться в снегу, замер на несколько мгновений, затем начал медленно, очень осторожно приподниматься.
Пограничник смотрел на него почти в упор, – контрабандист находился от него совсем недалеко, – уже можно было разглядеть складки на крупном потном лице… Это был человек, которого Кацуба видел вместе с Хватуном в шинке. Как же его звали-величали-то? Ведь кто-то в шинке произносил его имя… Кажется, его звали Фомой. Фома… Значит, и Хватун здесь.
Стало понятно, почему он не стреляет – все-таки решил повязать пограничника, пальцами порвать ему рот, выбить зубы, переломать кости, а потом подтащить к Хватуну и вдвоем удавить.
– Ну-ну, давай, давай… Иди сюда! – неслышно зашевелил губам Кацуба, усмехнулся коротко, скупо.
Но он не успел ничего предпринять – Цезарь, видя, как поднимается нарушитель, держа в руке увесистый убойный револьвер, неожиданно стремительно, с места, будто пружина, взвился вверх и, распластавшись птицей в пространстве, проворно заперебирал по воздуху лапами… Пес понимал, что еще мгновение – и контрабандист выстрелит в хозяина, надо опередить его, не дать, чтобы он пальнул в Кацубу.
Пес вихрем летел на Фому, думая только об одном – надо защитить хозяина, прикрыть его, скривить полет пули, что должна вымахнуть вместе с бутоном рыжего огня из длинного тяжелого ствола.
Фома растерялся, это можно было понять по его бледному, ставшему размазанным лицу, по размытым точкам глаз, по дрожащим, странно посветлевшим губам, Кацуба все это словно бы отфотографировал. Ткнул Фома стволом в сторону пограничника, потом перевел его на Цезаря, затем снова ткнул в пограничника и снова в Цезаря, который находился уже рядом и прикрывал в затяжном прыжке хозяина.
Пес, подрубленный пулей, зарычал, вытянул что было мочи лапы, стремясь достать когтями Фому. Контрабандист выстрелил еще раз, потом еще, а пес не падал, не катился, отброшенный пулей, в сторону, не визжал, в нем даже грозное рычание не утихало, – продолжал лететь.
Следом за ним поднялся Кацуба, понесся вперед, стараясь опередить пса, но чего не было дано ему сделать, того не было дано – пес был быстрее.
– Це-езарь! – закричал Кацуба, пытаясь опередить пса, прикрыть его, выбить из рук Фомы оружие, в горле у него застряла соленая пробка – кажется, это была кровь, и пограничник почувствовал, что задыхается, но хуже этого было другое: он ощутил, что у него останавливается сердце. – Це-еза-арь!
Пес все-таки дотянулся до контрабандиста, придавил его своим телом, накрыл ствол, в очередной раз обагрившийся огнем, вздрогнул предсмертно, когда в него вошла еще одна пуля, завалил Фому на спину, но сомкнул зубы на его глотке не успел – был уже мертв.
– Це-еза-арь! – закричал Кацуба отчаянно, слезно, в следующее мгновение увидел перед собой черный зрачок ствола…
Выстрелить контрабандист не сумел – Кацуба резким ударом ноги отбил ствол в сторону, и старый, тяжелый, очень убойный револьвер, которым пользовались русские офицеры, когда очищали Болгарию от турецких янычар и присягали генералу Скобелеву, шлепнулся в снег. Раздалось громкое шипение, над снегом взлетело облачко пахучего пара – так был раскален ствол револьвера.
Кацуба прыгнул на контрабандиста, нанес кулаком удар ему по голове – бил, будто молотом, плоско, изо всей силы, кулак соскользнул с головы, расплющил Фоме нос. Контрабандист заорал так, что под ним, кажется, зашевелилась земля, дымящийся снег, скрипя, поплыл в сторону. Кацуба стиснул зубы и вновь взмахнул кулаком.
Сзади, за спиной, где-то в далеком далеке, раздался выстрел, угас в воздухе, отзвук его, басовито жужжа, пронесся над головой и растворился в лесу, среди деревьев.
Выстрелов в затылок, в спину Кацуба не боялся, он даже не думал о них. А с другой стороны, он хорошо понимал, что горластый контрабандист несколько раз подумает и попытается удержать себя за руку, прежде чем нажать на спусковой крючок маузера – пуля ведь дура, она вместо Кацубы может угодить и в напарника.
У Кацубы было хорошо развито ощущение пространства, он его видел, просчитывал вслепую, ощущал лопатками, корнями волос, шеей, пятками своими, сапогами, одеждой, видел, что находится сзади, кто приближается к нему.
Он месил Фому одним кулаком до тех пор, пока тот не перестал сопротивляться, сник, вдавился затылком в наст и больше не шевелился. Кацуба откинулся от него, завалился набок и одной рукой обхватил мертвого пса.
В горле у него что-то задергалось, забулькало, обварило горечью, чем-то еще (то ли слезы это были, то ли кровь – не понять), виски сдавила боль.
– Це-езарь… – сквозь зубы выдавил он, покрутил головой, не веря тому, что пес погиб, ввинтился затылком в снег, застонал, ухватил Цезаря за твердое, еще теплое ухо,
