приятный голос:
— Ты ведь понимаешь, что мою смерть тебе не простят…
Моя ладонь лежала на его груди, и я ощущала мощное биение божественного сердца.
— …ни мои союзники, ни тот, кто тебя послал. В конце концов, всю вину свалят именно на тебя. Когда они решат договориться друг с другом, виноватой в моей гибели останешься ты…
Я не хотела отвечать.
— …и даже если ты не доживёшь до очередного перемирия, тебе всё равно не простят убийство бога. Как только ты станешь ненужной, тебя уничтожат.
Я всё это знала.
Прекрасно знала.
Но на мне уже была печать жреца, Бенну меня бы не отпустил и не простил провала испытания, а противоположный лагерь, который единственный мог защитить от него, не принял бы чужого жреца.
— У тебя нет выбора, да? — спросил Каан.
— Иначе стала бы я убивать бога? — я немного медлила: после долгого рассмотрения тело Каана было совсем как человеческое, кажется, его можно было резать, словно обычных людей.
Я вовсе не была экспертом в потрошении, и хлынувшая из пореза почти бесцветная голубоватая кровь делала происходящее каким-то нереальным. Я убивала настоящего бога и понимала, что этим только отсрочивала свою смерть.
Каан даже не поморщился, когда лезвие вспороло его кожу. Наблюдал, как я ковыряла кости грудной клетки. Казалось, он созерцал собственное убийство с отстранённым любопытством.
— Мне жаль тебя, — сказал он мягко, когда его сердце уже предстало перед моими глазами. — И жаль, что я не приметил тебя раньше Бенну, ты очень интересная женщина.
Он мог выжить, если бы я отступила. Я рассматривала переплетение сосудов вокруг сердца, мои руки до запястий блестели от голубоватой крови, мне уже не было страшно — безумный кураж овладел мной: что может быть более дерзким, более невозможным и сумасшедшим, чем убийство бога?
Хотя я понимала, что моими руками делали грязную работу, и я просто ширма для Бенну на случай, если придётся договариваться о перемирии с его врагами.
— У меня остались подопечные. Если встретишь их — не убивай, — взгляд Каана оставался удивительно мягким.
Я вытерла со лба пот, замазавшись кровью Каана, и приставила лезвие к аорте у сердца.
— В храме Элеи тебя никто не тронет, — его голос стал тише.
Но я не собиралась остаток жизни проводить в четырёх стенах её храма и не особо верила, что Элея — тоже бог — ради меня одной восстанет против остальных богов.
Каан дрогнул лишь в момент, когда я перерезала аорту, и меня залило его почти прозрачной кровью.
— И не убивай Тану, — голос Каана переходил на шёпот, но оставался удивительно ясным. — Она ни в чём не виновата. Отпусти её… отпусти…
Таной звали его человеческую тайную любовницу. Она могла рассказать, кто заманил Каана в ловушку и убил, но я не собиралась от неё избавляться: всё равно мне не дадут избежать участи богоубийцы, всё равно сердце Каана продолжит биться в моём магическом посохе, выдавая моё участие в этом деле с головой.
И это сердце будет напоминанием: боги немедленно уничтожат меня, едва я перестану быть нужной.
И вот я стояла перед ними на коленях, пока нужная им, и брат Каана Шолотль теперь стал моим покровителем. Шолотль — презирающий людей, вспыльчивый, мстительный. Обещавший мне страшную мучительную смерть. Сейчас он был представителем всего своего божественного лагеря и выглядел абсолютно спокойным.
А представителем другого лагеря богов присутствовал Бенну. И между ними было то самое перемирие, до которого я не думала дожить, ведь для погашения долга кровной мести Шолотлю достаточно уничтожить ту, кто вскрыл Каана и вырезал его сердце.
Бенну теперь стал покровителем Лисара, но он никогда не поверит человеку, тем более, воспитанному при храме враждебными ему богами.
Между нами не могло быть надёжного союза, но мы с Лисаром как жрецы служили своим новым покровителям, подпитывая их своей верой и душами, а они принимали служение с величием и без намёка на непримиримую вражду.
Я не особо думала о Каане, но сейчас почему-то вспомнила его взгляд, его спокойствие перед смертью, последние слова. Он как будто был совсем не против умереть, но заботился о близких и даже обо мне. При этом он действительно был опасным соперником и совершенно безжалостным в войне. Возможно, своей добротой он просто хотел разрушить мою волю к борьбе, а может, он был из тех, ради кого стоило сражаться и умирать.
Я, как и младшие посвящённые ему жрецы, молилась Шолотлю, но не могла выбросить из головы Каана. Он, по сути, пожертвовал собой, чтобы спасти возлюбленную. Я не могла не думать о том, что теперь Лисар спасал меня… Навязчивая, тревожная мысль: что, если Лисар, как и его покровитель, тоже погибнет в чьей-нибудь ловушке, и это станет возмездием за тот мой поступок?..
Мы завершили ритуал первого поклонения к рассвету. Падавший сквозь окна в куполе блеклый розовый свет растворялся в белизне храма, на фоне которой очень ярко выступали алый с золотом и чёрный с платиной боги.
Остальные боги спали в своих нишах, плёнки застывшей маны надёжно укрывали их от опасностей мира. Я уже пересчитывала ниши — их было ровно по счёту богов, но, выпрямившись, снова пересчитала на всякий случай.
Все боги были на месте.
— Младшие жрецы могут идти, — произнёс Бенну и клацнул блестящим от золота клювом.
— Верховные жрецы останутся, — прокатился по залу наполненный рокотом грома голос Шолотля.
Младшие жрецы поднялись и попятились к выходу, а мы с Лисаром остались на коленях. Бенну и Шолотль смотрели на нас звериными глазами.
Двери за младшими жрецами закрылись.
Шолотль зацокал покрытыми платиной когтями по подлокотнику трона:
— Лисар, уверен ли ты, что чужаки позволят тебе беспрепятственно приблизиться к их опорным пунктам?
— Они считают, что я вас предал, у них нет причин отказываться от общения со мной и Вардой, а их опасения не позволят им выйти на нейтральную территорию. Я уверен, что мы сможем проникнуть в их лагеря и всех уничтожить.
Шолотль пристально смотрел на Лисара, а Бенну, хоть и числился теперь покровителем Лисара, из-под полуопущенных век наблюдал за мной.
Он наблюдал неотрывно. Будто изучая меня заново, выискивая что-то. Это можно было бы списать на интерес к моей новой соблазнительной внешности, но я достаточно знала Бенну, чтобы не обмануться честолюбивыми помыслами. Скорее он пытался понять, почему Лисар столь многое сделал для моего спасения,
