И кто знает, какое испытание ждет нас в конце дороги? Унылые роды в канаве или какой-то скучный наркоман, при передозировке опорожняющийся в канализацию. Никто не заслуживает быть настолько больным, одиноким и уязвимым и находиться так далеко, чтобы рядом не было врача, протягивающего ему руку, дабы вылечить или утешить. И в чем бы ни заключалась проблема, мы — те самые ребята, которые могут с ней справиться.
«Какое отношение ночь имеет ко сну?» — вопрошал Джон Мильтон[177], и мы, врачи, знаем, о чем он говорил. Просто зовите меня доктор Акула.
За правое дело
BMJ, 7 октября 1995 г.
Хорошие новости: наша профессия по-прежнему почитаема и уважаема, о нас не так легко вытирать ноги, а нашими желаниями нельзя легкомысленно пренебрегать.
На днях я отправился по вызову на домашнюю ссору. Приманкой для меня стала вероятная травма головы. По телефону говорили гортанно и почти бессвязно, в манере, не допускающей переговоров: «Вам лучше приехать быстро, доктор, ему очень плохо». На заднем плане слышались крики, звон бьющейся посуды и веселый хруст стекла о череп — на расстоянии все это казалось дивной музыкой.
В этом районе по-прежнему знать не знают о полиции, поэтому на подобных спонтанных собраниях обязательно присутствуют другие авторитетные лица: либо мы, либо церковь, либо и те и другие, хотя по контракту там обязаны находиться только врачи.
Когда я приехал, подавляя странное желание сказать: «Ну-ну, и что же здесь происходит?», то понял, что на самом деле бойцов было несколько. Однако схватка прекратилась, и участники уважительно расступились передо мной, как Красное море перед Моисеем. Повсюду в воздухе витали кожа и волосы, пот и кровь, слезы и пиво.
В поисках пострадавшей стороны я бродил между дерущимися, и меня не трогали (есть определенные условности, которые должны соблюдаться даже в самой яростной драке), как Тони Кертис в сцене со швырянием тортов в «Больших гонках». Я лениво заметил, что, несмотря на почти полное разрушение остальной части дома, телевизор и видеомагнитофон чудесным образом уцелели — неопровержимое доказательство, что насилие не было бессмысленным и никакого психоза не имелось. Меня только один раз толкнули, и то случайно.
— Извините, док, — виновато сказал герой.
— Нет проблем, Джемми, — заверил я его. — Кстати, зайди ко мне утром, и я пришью тебе ухо.
В конце концов я нашел предполагаемую жертву. У него было то сочетание клинических признаков, которое врачи общей практики и офицеры полиции по несчастным случаям во всем мире немедленно отправили бы в Комнату 101[178]: запах алкоголя, шишка на голове, ссадина и слабый намек на потерю сознания. В глубине души мы знаем, что этот парень в конечном счете окажется на больничной койке, а если нет, закон Сода[179] предписывает ему перелом черепа, экстрадуральную гематому и судебный процесс.
Я, конечно, знал, что с ним все в порядке, но он все равно лежал, изображая из себя страдальца. Его признание узаконило бы травму («Ему пришлось лечь в больницу!») и гарантировало бы, что вражда будет продолжаться далеко за пределами нашего собственного семени, породы и поколения.
В конце концов, к моему полному изумлению, подняв руки, неопределенно взмахнув ими и крикнув «сейчас, сейчас», я смог подавить волнение. Однако затем мне пришлось с видом судьи выслушивать оправдания обеих сторон за их проступки. Наконец появился хозяин дома.
— Кстати, доктор, — поинтересовался он с изысканной вежливостью, — кто вас вызвал?
— По-моему, джентльмен из соседнего дома, — ответил я.
— Неужели? Большое вам спасибо, — сказал он, учтиво извинившись от имени всей компании.
Я услышал его тяжелые шаги, когда он спускался по собственным ступенькам, затем поднимался по ступенькам соседей, энергичный стук, открывающуюся дверь, а затем громоподобное: «Если вы еще когда-нибудь вызовете доктора ко мне домой, я покажу вам, где раки зимуют!» — за чем последовал глухой, но удовлетворительный удар.
Я, конечно, ненавижу всякое насилие, но позволил себе сдержанно улыбнуться.
Потанцуй со мной в Ирландии
25 ноября 2009 г.
Признайте одну вещь. Это знают все. Да, и вы это знаете, и все знают: самая тайная и нечестивая радость врача — выставить другого врача недотепой. Можно сделать это незаметно: чуть приподнять бровь, почти неслышно вдохнуть. А можно кинуть ему в лицо торт с кремом.
— Может, вы сходите по этому вызову? — невозмутимо спросил мой напарник.
Я был молод, энергичен, как щенок, и, сияя от радости, выскочил за дверь. Не знал, что вызов поступил от еще одной испуганной домработницы, которая просто не могла больше этого выносить и которая справедливо считала, что врач тоже должен поучаствовать в подобной заварушке.
В гостиной было много хлама, почти некуда наступить.
— Кто вы? — спросила она.
— Я доктор Фаррелл, — сказал я, — и меня только что вызвали, чтобы узнать, как вы…
— Убирайтесь, или я натравлю на вас собак.
Я спокойный, и меня не так легко обидеть. Я предполагал, что собаки — метафора мемориальной плиты Джона Кеннеди, проносящейся мимо моей головы, но человек должен знать свои границы.
Она проводила меня до входной двери.
— Куда вы идете? — спросила она.
— Вы просили меня уйти, — сказал я.
Ее поведение внезапно изменилось.
— Арра[180], конечно, не слушайте меня, оче, оче, я всего лишь бедная старуха, я не очень хорошо себя чувствую.
Очарованный и довольно растроганный, я вернулся в гостиную.
— Почему бы нам не померить вам давление? — сказал я, зная, что обычно это срабатывает. Безопасная ставка. Измерить давление — это все равно, что предложить съесть мороженого, это все любят. Но ее поведение снова резко изменилось.
— Убирайся, — сказала она, — пока я…
— Я знаю, я знаю, собаки, — сказал я, подозревая, что яростный территориальный инстинкт завязан на гостиной и фотографии Папы, пробивающего пенальти Сталину. Я узнал, что терпеть оскорбления — это просто еще одна изюминка врача. Она снова пошла за мной.
— Арра, я всего лишь бедная старуха, положи меня под деревом зеленым…
