за предложение, но нет.
— Ну что ж. Удачи вам. И счастливого избавления от проблем. Надеюсь, мы еще увидимся.
— Я тоже надеюсь. Нортгемптон — чудесный город. Я буду счастлива вернуться.
Пристроив клетку среди тряпья и книг, Вилл села в седло. Я посторонился. Крохотная кавалькада тронулась с места, за нею, скрипя и грохоча, покатила телега. Заорала утробным басом Колючка.
Я стоял и думал: может, мне тоже заорать? Басом. Что-то вроде «Да мать же твою!».
Не заорал.
Весь день я думал: почему Вилл отказалась? Я предложил свою помощь. Не намеками, а напрямую. Вилл не могла не понять. Так почему же не согласилась?
Думал я, думал… А потом сообразил: я же не говорил про замужество! Ну вот сидит Вилл. Приезжаю я. Предлагаю… что предлагаю? Понятно что. Этих двоих пришибить. Так она сама бы, наверное, пришибла, если бы хотела. А дальше что? Нет, я-то знаю. Венчание. Дом. И целительство. А Вилл? Она ведь мысли мои не читает! Насчет плана не в курсе. Так что она думать должна?! Что в Рокингеме скрываться будет, в пещере? Жареных белок жрать?
Нет, правильно сделала, что уехала. С ее точки зрения — правильно.
Ну почему я не поехал к Вилл рано утром? А лучше — вообще ночью. Разбудил бы — ну ничего страшного, от недосыпа еще никто не помер. Обсудили бы все, договорились… Ну почему я не поехал к Вилл ночью? Почему?! Что ж все через жопу-то идет?! Да мать же твою!
Глава 46, в которой Марк переходит от гнева к депрессии
Как странно все-таки мир устроен. Несоразмерно. Все изменяется — и ничего не меняется. Ты живешь-живешь, о дурном не думаешь, а потом внезапно все валится. Пожар, потоп и кары господни. Вылезаешь ты из завала — весь в саже, брови сгорели. Саранчу египетскую из-за пазухи вытряхиваешь. И думаешь, что весь мир лежит в руинах. Но куда там! Солнце светит, птички поют. Люди ходят, разговаривают, смеются. Суки.
Весь мир живет так, словно ничего не случилось.
Я принимал просителей, бегал по караулкам, пиная пьяную стражу, слушал вопли шерифа. Если повезет, по вечерам сидел в трактире. Если не повезет, снова слушал вопли Паттишалла. И чувствовал, как по мне ползет саранча. Странное, мерзкое ощущение. Нянька говорила: «Тебе что, свербит?». Так оно, оказывается, и правда свербит. Только внутри, там, где не почешешься. Ты сидишь — тебя дергает с места. Ты ешь — тебе кусок в горло не лезет. Ты спишь — и просыпаешься среди ночи, таращишь глаза в темноту, как сыч. Потому что ты должен идти. Ты должен сражаться.
Ты должен все исправить.
Как, где, каким образом — непонятно, но ты должен. И этот долг разрывает тебя на части.
Потребность и невозможность. Как вдохнуть воздуха с петлей на шее.
Дерьмово.
Я вспоминал все, что говорила Вилл. Перебирал слова, как ростовщик — монеты, искал хотя бы крохотную, но зацепку. Хотя бы одну. Время, место — хоть что-то. Ну не может она быть единственной ведьмой в Англии! Наверняка есть другие люди, может быть, прямо здесь, в Нортгемптоншире. Или в Кембридже, в Оксфорде, в Уорике. Да хоть бы в гребаном Уэльсе! Мне нужен был человек, которому я могу рассказать. Объяснить. Доказать, что Вилл не виновата.
Это я уговорил ее поехать в лес. Сказал, что там затаилось кровожадное чудовище. Люди пропадали, ну я и подумал: точно чудовище. Оборотень! Дракон! Вот Вилл и поехала.
А разбойники первые начали! Чего из кустов полезли? Сидели бы тихо, ничего бы не было! Мстители херовы! Кошель им! Кольцо им! Хер им! Сдохли — туда и дорога. Награду за это давать надо, а не места лишать! Такие, как Кривой — они хуже дракона. Дракон — тварь безмозглая. Он жрать хочет. Естество у него такое, богом данное. А эти соображают. Сами себе дело выбрали. Кто в писари, кто в скорняки, а саксы — в разбойники. Сами выбрали труд по плечу — сами и получили оплату. Вот и хорошо, что получили. В Англии чище стало.
Я искал. Я расспрашивал. Я караулил у кромлеха.
Неделя за неделей я бился в заколоченную дверь, задыхаясь от ярости и беспомощности.
А потом я устал. И пошел ко дну.
Ничто не вечно. Даже саранча за пазухой когда-то дохнет.
Кое в чем даже проще стало, если задуматься. Вечера свободны, что хочешь — то и делай. Хочешь — в трактир иди. А хочешь — к шерифу. Ну, или в трактир. Свобода! И никаких брауни. Или драконов. Или еще какого-то волшебного дерьма. Теперь это не мои проблемы. Буду гонять шулеров, разнимать пьяные поножовщины и срезанные кошели искать.
К дьяволу.
Делом заниматься надо, а не оборотней по лесам гонять.
Так даже лучше.
И вообще. Какого хрена я упираюсь? Хочет шериф, чтобы по лесу разбойники бегали? Ну так пускай бегают! Хочет деньги из казны таскать? Пускай таскает! Мне-то какое дело?
К дьяволу это все. Старайся, не старайся — все равно благодарности не дождешься. Так ради чем я время трачу? Ради тех грошей, которые шериф платит?
И знает ведь, сукин сын, что мне деваться некуда. Саймон Лоншан уехал с королем Ричардом в Святую землю, а других покровителей у меня нет. Помощи от папаши ждать — как снега в июле, все знакомцы по французской кампании давно перекрестились в преданных вассалов принца Джона… Так что прибит я к Нортгемптону длиннющими, мать его, гвоздями.
Еще и Малиновка этот в задницу трахнутый. Весь Нортгемптоншир знает, что разбойнички в Рокингеме пошаливают, потому что капитан стражи с ними справиться не может. Последняя собака помнит, как я в одних подштанниках из леса вернулся.
Куда мне соваться с такой репутацией? Даже овец пасти не возьмут.
И правильно сделают. Я бы такого придурка тоже не взял. За что ни возьмется — все через задницу. Поэтому нахер. Гори оно все огнем. Все равно от работы ни денег, ни славы.
Лучше невесту богатую найду. Съеду из замка, буду жить спокойно, супругу каждую ночь по перине валять. Ну и не только супругу. В городе толпы смазливых девчонок — любезному кавалеру всегда есть на что силы потратить. Особенно если у кавалера есть деньги.
Вот, скажем, Агнесс, дочь купца Элфорда. Плосковата, конечно, и зубы вразнобой — зато личико симпатичное и поет неплохо. Ну и спокойная, как слепая корова. Такая жена будет дома
