живота и под левой рукой, они соответствовали шраму на его спине.
Всего на верхней половине его тела было пять разрезов, некоторые длиннее других, некоторые более шероховатые и широкие.
Но все они оказались свежими, заживление только начиналось. Каждая отметина была обрамлена красной полоской кожи, как будто к нему приложили защитную повязку, а потом содрали её, оставив уязвимой кровавую плоть.
Он выиграл несколько недель, даже больше, ещё тридцать минут, учитывая то время, что сидел спиной в первой половине занятия. Но время Лео, что он мог прятаться официально, истекло.
И моя злость словно испарилась.
Теперь всё стало ясно. Его рак. Его новые шрамы. Его чувства, в то время как слёзы текли по его подбородку и падали на ткань джинсов. Лео прижал ладони к глазам, как будто мог подавить их. Но это не помогло. Они продолжали течь по его лицу, но не думаю, что кто — то их заметил. Все были так заняты тем, что воссоздавали его тело на бумаге, что не смогли разглядеть истинную сущность натурщика.
Профессор Сейфорт предложила дать название нашим работам. Пока мне было особо нечего показывать, поскольку карандаш завис над бумагой, но у меня имелся заголовок, о котором она просила. Эта тема появилась, потому что натурщик взывал зрителя посмотреть на него внимательнее. В тот момент казалось, что я могла взглянуть сквозь Лео. Так всё казалось кристально ясным.
Я поняла.
Он не отводил от меня взгляда. Энергия, искрившаяся между наших взоров, представлялась такой сильной, что мне стало интересно, чувствовал ли её ещё кто — то. Как будто мы создали вокруг себя водоворот, который мог бы поглотить всё. Казалось странным, что люди могли не заметить связи между нами. Она была невероятно интенсивной.
Но нет, никто не заметил. На нас не обращали внимания. Они и не догадывались ни о чём.
Возможно, в прошлом меня можно было обвинить в том же. Я рисовала всех этих моделей, которые приходили в студию и уходили из неё, словно каменные изваяния, и забывала о том, что они представляли собой нечто большее, нечто, что делало их людьми. У них было прошлое, настоящее и будущее, но всё, что передавали мои картины, это — мышцы, кости и плоть.
Анатомия человека — нечто гораздо большее.
Без сомнения, мы расхаживаем как статуи, сохраняя обманчивый совершенный фасад. Подпуская только определённых людей, разделяя их на тех, кто представляет собой угрозу, а кто нет. Решая, кто может пробраться через поверхностные слои и увидеть нас в неприглядном виде. И, хотя Лео сидел перед классом, полным студентов, я знала, что он выбрал меня. Я была той, кого он хотел подпустить ближе. Да, они могли видеть его шрамы и могли гадать, что они значат, но правды не знал никто.
Я знала.
Рак вернулся. И дал метастазы. Если судить по его шрамам, то те проценты, вокруг которых он строил жизнь, теперь, наверно, стали ещё меньше. Я не знала этого наверняка и, если честно, это не имело значения.
Важным было только то, что я на все сто процентов любила этого мужчину.
Я бы согласилась с тем, что нам было суждено пробыть вместе пять лет, пять месяцев или даже пять минут. Независимо от того, считал он так или нет, но его борьба стала моей. Я не собиралась позволять ему сражаться в одиночестве. Он эгоистичный придурок, если считал, что будет сам по себе. Эта девчонка не собиралась сидеть в бункере, пока мужчина, которого она любила, стоял на передовой. Разве он забыл, как невероятно хорошо я обращалась с рогаткой? И теперь была полностью готова и с нетерпением рвалась вступить в бой бок о бок с Лео. Мы вместе собирались надрать задницу раку: по одной процедуре за раз.
Я рассмеялась и надеялась, что он не заметил. Не думаю, что он успел. Он был занят тем, что пытался сдержать слёзы: смотрел в потолок. Вы могли бы подумать, что, увидев его таким, моё сердце надорвалось, и, в каком — то смысле так и произошло, но в то же время я почувствовала, как осколки сложились воедино.
И начала рисовать.
Не вкладывала никаких эмоций в набросок спины, что начала ранее, поэтому полностью отказалась от него. Лео больше, чем просто идеально сложенный физически мужчина. И мне следовало передать это на рисунке.
Следующие полчаса я была занята изображением его на бумаге. Когда я вонзилась карандашом в лист, чтобы вывести очертания его порезов и шрамов, почувствовала тяжесть в груди и то, как нахмурился лоб. Моё тело физически страдало, воссоздавая его боль. Точно так же, как и на нашей спонтанной тату — сессии с Йеном, было мучительно видеть другого в агонии.
Но бывает, что, когда ты разделяешь с кем — то боль, она становится меньше. Я надеялась именно на это с Лео. Может, я могла ослабить её хоть на толику.
Приблизительно ещё через тридцать минут профессор Сейфор обратила на себя внимание, мягко прочистив горло.
— Благодарю вас, мистер Кардуччи, за то, что сегодня исполнили роль нашей модели. Класс, давайте выразим нашу признательность Лео, хорошо? — Она кивнула в нашу сторону, начиная медленно хлопать.
Все присоединились к ней, как и я, хотя ощущала себя запрограммированной машиной. Потому что в действительности хотела подойти к Лео и поцелуями смахнуть каждую слезинку, что оставила солёный след на его лице. Хотела прижаться губами к каждому шраму на его груди, торсе и шее. Хотела обхватить его тело руками и прижаться к нему, чтобы физически поглотить его боль.
Но не могла сделать этого там. Поэтому лишь одарила его слабой улыбкой, которая, скорее всего, читалась только в моих глазах, чем на губах.
Лео улыбнулся в ответ и одними губами произнес:
— Мне очень жаль.
Я беззвучно рассмеялась. Как будто он в чем — то виноват.
Здесь не было крайних. Рак, необходимость скрываться, чувство, что ему требовалось защитить меня от новой реальности.
Я уже простила его за это, разве он не понимал? Это стало моей ошибкой.
Лео встал со стула и надел рубашку через голову. Он поморщился, закрыв глаза, когда мышцы на его животе сократились. А потом покинул класс так же внезапно, как и появился в нём. От скрипа двери у меня волосы на голове встали дыбом, и я вздрогнула. Хотелось броситься вслед за ним, но до конца занятия еще оставалось пятнадцать минут. Я не могла уйти. Но полагала, что он знал об этом.
И,
