потрясений. У Левы начинался инфаркт.
— Видишь, Марья-краса, — торжествующе улыбнулся Константин Щаславович. — Он умирает, и спасти его можешь только ты. Золотые яблоки из Ирийского сада исцеляют и возвращают молодость. Одно ему, одно мне, и я отпущу его, а тебя верну в Явь.
— Не надо, не смей, — превозмогая боль, попытался приподняться Лева. — Со мной все нормально, это только иллюзия.
Никита на заднем плане фыркнул и закатил глаза, всем своим видом показывая, как его выбешивает наша глупость. Я не удостоила его взглядом. Да и чем мог мне помочь этот дешевый клоун? Единственным человеком, который мог мне сейчас хоть что-то путное посоветовать, была Василиса.
В тот момент, когда Бессмертный обратил внимание на Леву, она попыталась его остановить, но путы ей не позволили. Да и что она могла сделать? Много лет назад Константин Щаславович тем же способом уничтожил ее мать. Поймав мой смятенный взгляд, Василиса, до этого смотревшая скорбно или виновато отводившая взор, упрямо сдвинула брови, едва заметно тряхнув волосами, потом одобрительно кивнула.
Я неуверенно качнула головой в ответ, потом наклонилась к Леве.
— Дождись меня! — взмолилась я, касаясь губами его синюшных иссохших губ.
И вот уже мои руки преобразились в сияющие крылья, тело с наслаждением отдалось непередаваемому ощущению полета, приносившему хоть какое-то облегчение истерзанной душе, а перед глазами в окружении залитых солнечным светом золотистых и розовых облаков уже простирал свои ветви благословенный Ирийский сад.
Глава 22. Ирийский сад
Мыслила ли я, восхищаясь осенними красотами Слави и внимая Левиному рассказу о крае вечного лета, что так скоро воочию увижу этот заповедный сад? Хотя мой возлюбленный говорил со слов отца и деда, тоже в горних мирах не бывавших, он не погрешил против истины. Другое дело, что описать всю красоту и пышность этого дивного вертограда вряд ли сумел бы и тот, кто провел там целую вечность. Не только слова, но даже нетленные краски, современная оптика и сверхмощные компьютеры не смогли бы передать всех оттенков свежей неувядающей зелени, многообразия форм и окрасок покрывавшего землю цветочного ковра, великолепия наливных спелых плодов, окруженных нежными бутонами и новой завязью.
Рыжие апельсины и золотые манго величаво кивали розовым персикам, лиловым смоквам и еще каким-то плодам, у которых я не знала названия просто потому, что в нашем мире они не росли. Акации, азалии и глицинии соперничали пышностью цветения с никогда не отцветавшей сакурой и сливой. От многообразия форм и оттенков цеплявшихся за стволы орхидей пестрило в глазах, а лианы гибискусов переплетались с отягощенными спелыми гроздьями плетьми винограда.
Ни один парфюмер не сумел бы воспроизвести дивного благоухания, а пение птиц звучало величественной симфонией, прославляющей жизнь. Здесь олеандры и ландыши не несли отраву, запахи лилий и нарциссов не одурманивали, а утешали. Здесь розы не имели шипов, поскольку ни от кого не оборонялись, а пестрые птицы беззаботно порхали с ветки на ветку, не обращая никакого внимания на дремлющих в расселинах ветвей хищников. Здесь тигр не трогал лань, кабан гулял бок о бок с волком, а сытый лев лениво отмахивался от трясогузок, пытавшихся свить в его гриве гнездо.
Коллеги Ивана пришли бы в ужас от явных нарушений законов природы, если бы еще раньше не упали в обморок от восхищения благополучием давно исчезнувших видов. А сам он с восторженным воплем нырнул бы в мангровые заросли в безуспешной попытке классифицировать всех земноводных.
При мыслях о брате, чье непогребенное тело простерлось у корней проклятого Кощеева дуба, мое сердце снова болезненно сжалось, дыхание перехватило, крылья непроизвольно поникли. Я приземлилась на ветку раскидистой яблони, жалея, что жар-птицы не умеют плакать. Потом почувствовала жгучий стыд, и слезы сами хлынули у меня из глаз.
Пока я выбиралась из Нави и летела по сумрачным коридорам междумирья, мною владела лишь мысль о том, как не сбиться с пути. Впрочем, сбиваться было не с чего, поскольку дороги я никогда не знала. Однако крылья сами влекли меня вперед, а в груди словно вращался незримый компас. Еще до того, как мои отвыкшие от света глаза едва не ослепли от небесного сияния, я и сама поняла, что меня направляет некая незримая сила, абсолютный ориентир, промахнуться мимо которого просто невозможно. Словно после долгих блужданий я возвращалась домой, и родной очаг притягивал меня, оберегая от опасностей тонких путей.
Почему же вместо того, чтобы воспевать нетленную красоту горнего мира, чья цветущая сень после скудости и безобразия Нави просто ошеломляла, я лила горючие слезы и кляла судьбу?
В своей жизни я еще ни разу ничего не украла. Даже в детстве конфеты из вазочки на кухне без спросу не брала. Врать тоже не умела и не любила. Если мне и случалось что-то утаить, то только прикрывая шалости Левы с Иваном или не желая выдать однокурсниц и подруг, поскольку предательство в этом случае полагала грехом более тяжким.
И вот теперь в лучезарном краю, где нет места злобе и лжи, мне предстояло украсть ирийское яблоко — благодатное сокровище Прави, дарующее вечную молодость. А ведь сила горнего мира давала Константину Щаславовичу уверенность в том, что, пока не найдена игла-хранительница смерти, его уже никто не одолеет. Я это полностью осознавала, но, пока существовал хоть крохотный шанс спасти Леву и вернуть к жизни Ивана, не имела права его упустить.
Нужное дерево я отыскала сразу, хотя здесь даже истекающие медовым соком абрикосы и груши выглядели настоящими райскими плодами. А от благоухания земляники хотелось, опустившись на цветочный ковер, забыться счастливым сном под пение птиц и монотонное жужжание пчел. Хорошо, что камфора и горьковатый ладан отрезвляли картинами изрубленного тела Ивана и судорожно пытавшихся хватать воздух, синюшных губ Левы.
Я сорву всего два яблока. Это совсем немного.
Но лишь только я подлетела к одной из веток, на которой как раз висели два золотых спелых плода на общем черенке, я услышала гневный окрик:
— Воровка!
На меня с размаху налетели шесть разгневанных жар-птиц с сияющими крыльями, длинными лебяжьими шеями и роскошными хвостами павлинов, лирохвостов и фазанов. Выдрав несколько перьев и до крови оцарапав шею, они с яростным клекотом и злобным шипением оттеснили меня от дерева, не давая возможности развернуться. Во время путешествия по Слави я не побоялась в своем птичьем облике вступить в смертельное противоборство с шестиглавым змеем, а тут просто растерялась. Возможно, из-за того, что чувствовала свою неправоту. Я попыталась отступить и подобраться к дереву с другой стороны, но меня
