Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
чем когда-либо. Она превратилась в экономическое орудие режима, оставшись сексуальным объектом для мужчин: ей приходилось работать весь день, а все бремя домашней работы и заботы о детях тянуть на себе «в свободное время», вечером и ночью.
Результат был неизбежен. На рубеже столетий средняя продолжительность жизни русской женщины составляла на два года меньше, чем у мужчины несмотря на то, что биологически женщина предрасположена к большему долголетию. Но к началу 1960-х женщины жили в среднем уже на восемь лет меньше своих мужчин[405]. И все же партия поддерживала такое явно несправедливое разделение труда, принимая самые архаические представления о половых ролях, какие только вспоминались новым патриархам:
Мальчика еще в школе необходимо готовить к службе в Красной Армии. Он получает специальную физическую и чисто военную подготовку к суровой солдатской жизни… А что с девочкой? Она – прежде всего будущая мать. Школа должна дать девочке углубленные знания о человеческой анатомии, физиологии, психологии, педагогике и гигиене[406].
Такая уродующая людей половая сегрегация и сейчас обнаруживается в глубинных структурах каждого общества, поскольку продолжает процветать в потаенных уголках человеческого сознания. Жизненный выбор женщины (тот, что предлагает ей общество) сводится к одному из двух зол: тяжкая жизнь работницы/жены/матери, несущей двойное бремя – или тоскливое существование бездельницы-домохозяйки, полное неудовлетворенности и ведущее к отчаянию. И, в сущности, что тут выбирать? Роль полноценной домохозяйки может выглядеть привлекательнее, поскольку предлагает женщине больше контроля над собственной жизнью, чем индустриальный труд, да и работать домохозяйке, как кажется, приходится меньше. Но это иллюзия: на самом деле ее жизнь пожирает бесконечный однообразный труд, главная характеристика которого – «сколько бы ты ни сделала, всегда остается еще больше».
А ведь за многолюдный и богатый событиями век, протекший с тех пор, как Шарлотта Перкинс Гилман отчеканила: «Жена нужна в доме не более, чем муж», объем женского домашнего труда не уменьшился – и, похоже, не намерен уменьшаться. С середины XIX века сплошным потоком идут из лабораторий и с конвейеров пылесосы, стиральные машины, холодильники, посудомоечные машины, кухонные комбайны, микроволновые печи (газовая горелка создана в Британии в 1841 году, электрическая плита в 1881 году, первый пылесос запатентован в 1908-м) – и не оказывают никакого влияния на количество часов, которые женщины уделяют готовке, уборке и заботе о детях. Время, сэкономленное на одной задаче, попросту переходит к другим: сама домашняя работа становится все более сложной и требовательной, женщинам приходится тратить все больше сил, чтобы отвечать повышенным ожиданиям, созданным дивными новыми технологиями.
С теоретической стороны все предложения сократить или перераспределить домашний труд оказались столь же безуспешны. Шарлотта Перкинс Гилман, заметив, что социальное неравенство начинается дома, предложила отказаться от домашнего труда. Вся работа по готовке, уборке и уходу за детьми, писала она, должна быть общей, ее должны выполнять, как и любую другую работу, и мужчины, и женщины; а дом пусть остается местом личного отдыха и досуга. Однако у мужчин идея покончить с разделением труда на мужской и женский не встретила никакого энтузиазма. Они ограничили свои усилия изобретением все новых технических новинок, приносящих женщинам только лишнюю работу, а выгоду – лишь своим изготовителям и продавцам.
Кроме того, изобилие машин для домашней работы помогло превратить ее в то одинокое, механическое, маргинализированное занятие, каким стал домашний труд во второй половине ХХ века. Это, в свою очередь, наделяет домашний труд неисправимо низким статусом – как в глазах тех, кто им занят, так и в глазах тех, кто получает от него выгоду («Я всего лишь домохозяйка», – классическое самоуничижение женщины в эпоху после 1960-х). Никем не ценимая, никем (кроме создателей рекламы) не замечаемая, всем чужая, всеми презираемая, эта «домохозяйка» – не более чем бесплатная домашняя рабыня. Жизнь ее невыносима, и чтобы как-то держаться на плаву, ей нередко приходится – как показывает взрывной рост на Западе женского алкоголизма и потребления транквилизаторов – прибегать к алкоголю и наркотикам.
Что же до так называемой «работающей женщины» (а «домохозяйка», выходит, не работает!) – она занимается все тем же неоплачиваемым трудом в дополнение к работе вне дома, за которую получает, в лучшем случае, три четверти от того, что получал бы мужчина. Законы о равной оплате труда во многих частях света не оказывают почти никакого влияния на эту самую недвижную и закоснелую из несправедливостей. Женщины составляют одну треть мировой рабочей силы, однако их общая зарплата – лишь десять процентов от мирового объема заработных плат, и менее одного процента от мирового объема собственности[407]. Далее, в мире труда женщин систематически держат на низкооплачиваемых рабочих местах, отказывая им в карьерном росте или в такой работе, которая предполагает высокий статус и достойное вознаграждение. Во многих обществах самого факта, что те или иные задачи выполняют женщины, достаточно, чтобы маркировать их как «женскую работу» – после чего эта работа гарантированно уходит в низкооплачиваемое гетто. Благодаря сочетанию всех этих факторов женщины оказываются отрезаны от ключевых ресурсов, способных улучшить их благосостояние и увеличить их значимость для семьи и общины.
То, что в западном индустриализованном обществе женщины в мире труда чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы желать большего – само по себе серьезное достижение. В прошлом отсутствие женщин на руководящих должностях никакой проблемы не составляло; теперь же толпы разъяренных женщин в коридорах власти не просто просачиваются сквозь барьеры, но стремятся их снести. Однако начиная с 1970-х годов становится все яснее, что эти и подобные достижения имеют значение по большей части для белых женщин из среднего класса. Даже когда белые феминистки пытались говорить о потребностях цветных женщин, их подход нередко оскорблял и отталкивал чернокожих как неадекватный, покровительственный и расистский. Для чернокожих, остро ощущающих тонкие оттенки угнетения, в попытках белых «привлечь» черных женщин к освободительному движению ощущались неприятные колониальные обертоны. В 1971 году, в статье «Что думает черная женщина о женском движении», Тони Моррисон писала: «Слишком много движений и организаций задаются целью “привлечь” чернокожих лишь для того, чтобы беззастенчиво их использовать. Мы не хотим больше помогать другим приобрести власть – власть, которую старательно держат от нас подальше»[408].
Для некоторых чернокожих активисток феминизм был побочным фактором, отвлекающим от борьбы с настоящим врагом – расизмом. Другие, как Белл Хукс, говорили, что разные формы угнетения взаимосвязаны и взаимозависимы: все, кто корчится под каблуком Белого Мужчины, должны соединенными силами выступить против общего врага, а не бороться друг с другом. В сущности, чернокожие женщины говорят нечто очень простое и ясное: все женщины испытывают угнетение по признаку пола, но угнетены они в разной мере. Глядя извне, трудно, если не вовсе невозможно понять сложную сеть связей и лояльностей, привязывающую женщину к мужчине или к определенному образу жизни, который обусловливает ее подчиненное положение. Так, для коренных американок из племен лакота или сиу подчинение блока (мужественности, мужской власти) своего воинского сообщества – элемент древнейшей традиции. Ждать от них более ассертивного поведения с мужчинами, присущего белым американкам – значит требовать, чтобы эти женщины отказались от «индейской» части своего Я в пользу «американской», чтобы ради личной независимости в ее западном понимании пожертвовали национальным самосознанием.
Там, где сексизм пересекается с расизмом, опыт отдельной женщины-жертвы всегда оказывается расколот. На американском Юге джентльмен всегда вставал при виде леди – однако всем было известно, что негритянки не «леди» (у каждого южного джентльмена имелась целая библиотека, написанная другими учеными джентльменами, где доказывалось, что негры – это «высшие животные», следовательно, их никак нельзя считать полноценными людьми); если вы были женщиной и чернокожей, вам приходилось вставать, уступая место белому джентльмену, и так вы теряли половину себя. Наконец одна женщина решила, что этого терпеть не будет. Роза Паркс вошла в историю как чернокожая, в 1955 году отказавшаяся уступить место белому в автобусе в Монтгомери, штат Алабама. Ее поступок привел к тому, что черные начали бойкотировать автобусы на всем американском Юге; так родилось движение за гражданские права. «Произошло чудо», – сказал Мартин Лютер Кинг, благословляя этот отказ от психологического рабства, почти незаметно заменившего физические цепи рабства легализованного.
Классический расистский лозунг гласит, что этническим меньшинствам, которые видятся «проблемными» для национального большинства, «было бы лучше в собственной стране». Однако современный опыт множества женщин в их собственных странах показывает, что свобода, быть может, и пришла – только «не здесь, не сейчас, не для нас», по выражению одной иранки. В ее стране вестернизация, навязанная сверху шахом, сменилась фундаменталистским фанатизмом Аятоллы Хомейни – а тирания мужчин над женщинами не прекращалась ни на
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
