в ночь перед рождеством 1916 г. В целях внезапности он был совершен без артподготовки. Нужно было проделать в проволочных заграждениях врага четыре прохода для 2-го батальона 56-го сибирского стрелкового полка. Сводный отряд батальона гренадеров и ротных разведчиков под моим командованием выполнил это задание. Два правых прохода были проделаны ножницами, два левых — подрывом удлиненных снарядов. Места проходов мы наметили заранее. Ведущими я назначил лучших, храбрейших солдат и унтер-офицеров. А в затылок им на расстоянии 20—30 шагов одна от другой должны были идти группы по три человека — замена выбывшим.
Такой же порядок предложил я организовать при штурме Вэйчжоу — наступать цепочками одна за другой. Мы наметили между северными и западными воротами пункты для установки лестниц. Впереди должны были идти комиссары рот — коммунисты и тройки солдат с лестницами. Две другие тройки страховали каждую из штурмующих групп и были готовы ее сменить.
В подразделениях 4-го полка был образцовый порядок. Усиленные резервной ротой, они переместились левее, освободив место для батальона 8-го полка, который почти без потерь под прикрытием артиллерийского огня занял свой участок в протоке. Второй батальон 8-го полка остался в резерве, частью сил сковывая противника у западных ворот. Связь с Чан Кай-ши прервалась. И мы с Хэ Ин-цинем самостоятельно назначили время штурма на 14 часов 14 октября. Все 12 пулеметов 4-го полка были готовы к бою. Мы заранее распределили лестницы и еще раз подробно проинструктировали командный состав.
В это время прибыл В. П. Рогачев и сообщил, что Чан Кай-ши в отчаянии и просит еще раз взвесить, не лучше ли отложить штурм.
Мы решительно запротестовали. Инженер Яковлев сказал: «Нет сомнения, что мы возьмем этот китайский Измаил, здесь нет Суворова, но есть коммунисты».
Наконец все было готово. В 12 часов раздался первый выстрел артиллерийской подготовки. Ответный огонь со стены сразу замолк. Мы с Хэ Ин-цинем и Яковлевым из окна разрушенного здания на северной окраине деревни, в 100—150 м от протоки, наблюдали за полем боя. Правее нас около дверей стояли три человека, среди них молодой, статный командир 8-го полка. На нем особенно эффектно выглядели военная форма и висящий сбоку в деревянной кобуре маузер. Офицер, исполнявший обязанности командира 4-го полка, и советник Шевалдин находились в протоке. Я почему-то усомнился, пойдет ли на штурм элегантный командир 8-го полка. Смотрю: ровно за пять минут до начала штурма, подхватив левой рукою маузер, он вышел из укрытия и молодцеватой походкой направился к протоке.
Ровно в 14 часов из протоки вышли ведущие: правый с синим знаменем Гоминьдана, левый с красным войсковым. За ними понесли лестницы, потом тронулись страхующие тройки. Гуськом вытянулись передовые отделения. Ураганный огонь противника выводил из строя многих бойцов. Они падали, но лестницы тут же подхватывали и несли дальше их товарищи, шедшие сзади.
И вот первые 8—10 бойцов подбегают к стене, но не успевают приставить лестниц — их сражает огонь врага. Невредим лишь политрук роты, в руках у него под самой стеной развевается знамя. Солдаты цепочками совершают короткие перебежки. У стены уже человек пятнадцать.
Справа командир 8-го полка под огнем руководит своими подразделениями. Стоящий около него не то комиссар, не то помощник падает.
Знамена полощутся на ветру и словно притягивают к себе штурмующих. К этому времени артиллерия подавляет огневые точки на башнях, и перекрестный огонь врага прекращается, стреляют теперь лишь со стены, но перед нею образуется «мертвое пространство», где укрываются наши бойцы. Вдруг замолкает артиллерия.
— В чем дело, Геннадий? — кричу в телефон.
— Боюсь ударить по своим, и снаряды кончаются.
— Тем более надо помочь солдатам забраться на стену.
Раздаются новые выстрелы.
Через головы штурмующих наши пулеметы несут ураган огня на парапеты стен.
В 16 часов первая лестница приставлена к стене.
Первый боец-коммунист поднимается по ней. Напряжение достигает предела. Со стены летят самодельные гранаты, камни, сыплется негашеная известь, разносимая ветром пыль, похожая на дым пожарища. Но вот первый боец достает до основания парапета и швыряет гранату на стену. На какой-то момент все застывает... Слышится оглушительный взрыв. Еще секунда!.. Ура!! Боец — на стене.
Рядом другие лестницы, по ним с фантастической ловкостью карабкаются солдаты и офицеры. В 16 часов 10 минут на стене — знамя!
Приказав резервному батальону перейти в протоку, мы с Хэ Ин-цинем пошли к стене. Во время боя я как-то не заметил, что Яковлева нет рядом. И тут я его увидел. Он бежит с первыми волнами атакующих. Через минуту он уже на стене, скрывается за парапетом. Вспомнив его слова «Руки чешутся, самому пойти, но что скажут жена и дочь, если меня подстрелят», я невольно улыбнулся.
На стенах рвутся гранаты, слышится ружейный, пулеметный огонь. Солдаты кричат, охваченные восторгом победы.
С большим трудом нам удалось навести порядок и направить подразделения куда требовалось по ходу операции. Бежавший вдоль стены далеко впереди других Яковлев наскочил на бойцов 3-й дивизии. Не зная языка, он оказался в трудном положении. Его схватили. «Ну, — подумал он, — конец!» И вдруг наш герой полетел вверх. Бойцы на радостях в знак уважения к советнику принялись его качать.
Со стены мы увидели неожиданную картину: солдаты 2-го полка, забыв про свою задачу огнем помешать переправе противника в восточную часть города, сами на лодках переплывали через Дунцзян в город. Те, кому не хватило места в лодках, перебирались вплавь.
Чан Кай-ши фактически не руководил штурмом Вэйчжоу. При первой же неудаче он совсем потерял веру в успех. Даже место для своего командного пункта он выбрал на второстепенном направлении — на горе Фэйнэлин.
В этом бою, как и под Мяньху и при разгроме мятежников в Гуанчжоу, главную роль сыграло единство Народно-революционной армии и народа.
Крепость Вэйчжоу была по существу взята коммунистами, чья воля оказалась тверже неприступных стен.
Радость победы была омрачена похоронами павших товарищей. На траурном митинге было предоставлено слово и мне. В рукописном журнале «Кантон» № 7 за март 1926 г. сохранилась запись моего выступления. Привожу ее почти без сокращений.
«Во время боя для меня нет ничего заветного. Если это нужно для победы, я брошу все на верную смерть, но после боя меня охватывает бесконечная печаль по павшим товарищам. В этот момент мне хочется остаться одному, и нередко я плачу.
Особенно острую боль чувствуешь, когда в памяти вырисовывается образ погибшего друга, которого ты знал, с которым ты работал, о котором жизнь врезала в твоей памяти не одну страницу
