Этот немой Андриас задурил мне мозги напрочь. Но моим тревогам конец. Выбросился он из окна вагона этой ночью… Вдребезги!
— Как же случилось?
— Охранник вместе с ним выпал, и баба, которую везли. Она всё помалкивала, но вдруг подняла крик.
— Уместились? — хитро прищурив один глаз, хмыкнул Коба.
— Что?
— Трое-то в одно окно уместились, спрашиваю.
— В окно я сказал?
— Вроде.
— Оговорился. Дверь он сумел открыть и обоих с собой прихватил.
— За компанию, значит…
— У самоубийц такое не редкость. Хилые они люди, оказывается. В одиночку на тот свет — отваги никакой.
— Ну а отчаянную парочку что ожидает? Поправятся они не скоро?
— Шутишь, кацо, — ухмыльнулся Назаретян. — На таких волкодавах, как Самурай, заживает всё в несколько суток. В "нутрянке" парится им Ягода не позволит, отправит в Центр подготовки ОГПУ — время поджимает. Там ими займутся, а, может быть, и смену им подберут. Я, на месте Ягоды, мозгами бы пораскинул. Уж больно шустрая парочка оказалась. Трещали мои мозги от их вывертов!
— Вот и подскажи ему.
VIII
Лишь поздно ночью Лев Давидович Троцкий закончил работу над тезисами к выступлению на ближайшем пленуме ЦК. Недовольный содержанием, ворочался, плохо засыпал; переволновавшаяся Наталья Ивановна несколько раз вставала и подходила к нему с таблетками, но он отнекивался, скрывая раздражение, отворачивался. Жена грустно вздыхала, сочувствуя, поправляла одеяло. Он начинал сопеть носом, затевая игру, она удалялась за дверь, но, помалкивая там, таилась, он начал считать, потом перемножать и складывать цифры, не заметив, как наконец забылся.
Однако с утра снова не заладилось. Пропал аппетит. Из-за стола встал, лишь отхлебнув чаю.
— Ты бы сегодня никуда не собирался, Лёвушка. — Наталья присела к нему на диван, положила руку на колено.
— Надо выбросить всё написанное, — буркнул он. — Всё дрянь! Усатый таракан раскритикует в одну минуту. Всё прочь! Надо работать заново.
— Так уж сразу и выбросить? — посочувствовала она, прижавшись щекой к его плечу. — Позволь мне взглянуть, может…
— Ты? — вспыхнув, не дал он ей договорить, но тут же взял себя в руки, смутившись, потянулся поцеловать.
Она не отстранилась, широко раскрыла всегда чарующие его выразительные глаза, хитро улыбнулась:
— Не забывай, пожалуйста, что я училась в институте благородных девиц, а Ульянов Владимир Ильич не так давно похвалил меня за письмо к нему.
— Бедняжка, — погладил он её по плечу. — Наивное создание. Твои письма к нему в заступничество сотрудников вашего музея, закончились расстрелом Викентия. А ведь личность была незаурядная. Мне довелось знать твоего подчинённого, толковый и умный издатель.
— Я давно их не пишу! — вскочила она и, пряча лицо в ладони, отбежала к окну. — И Ленин в том не виноват. Тебе прекрасно всё известно. ВЧК тогда была неуправляема.
— Эта гильотина такой и остаётся по сей день, но я не укоряю, дорогая. — Он не поднялся вслед, чтобы её успокоить. — Ульянов с некоторых пор не авторитет для некоторых товарищей из Политбюро, а в ГПУ тем более. Там властвуют такие, как Коба, как… Впрочем, достаточно его одного. Вот и на пленуме, где мне необходимо выступить, он приложит все силы, чтобы переманить сомневающихся и ещё верящих в меня на свою сторону. Его голубая мечта заткнуть мне глотку, если ни уничтожить.
— Всё так плохо, дорогой? — Она позабыла про невысохшие слёзы, развернулась, но броситься к нему её что-то удержало.
— Бывало и хуже, — изобразил он подобие улыбки и заспешил в прихожую одеваться.
— Ты что же! — кинулась она следом. — А твой доклад?
— Я допишу его после. Когда возвращусь со свежей головой.
— Уезжаешь?
— Звонил Муралов[116], — приостановился он. — Николай Иванович случайно встретился с Зайцевым из Забо-лотья. Я тебе рассказывал про этого общего нашего знакомого. Чудаковатый прекрасный товарищ. Живёт в селе на реке. Вокруг болота кишат дичью. Сам — заядлый охотник, но там и ягод, и грибов полно. В общем, лесной рай, этим и живёт.
— Ты, гляжу, весь засветился, Лёвушка, — прижалась она к нему. — Тоже заядлый охотник?
— Я что? Я дилетант, — хмыкнул он. — Но пригласят соревноваться — маху не дам.
— Что ж, прямо сейчас и помчитесь в болотный рай комаров кормить?
— Какие комары, Натали? На улице морозом пахнет. Мне у Зайцева валенки придётся просить. У него найдутся. Он мужик запасливый. Завтра, чую, по ледку кое-где бегать придётся. А если из шалаша утку высматривать, без валенок не обойтись.
— Ты уж и тулуп проси, горе-охотник, — улыбнулась она, но глаза тревоги не скрывали. — Ты у меня до первого сурового ветерка — и враз на больничную койку.
— Ну-ну, пошуткуй, антиквар музейный[117], — шутя, похлопал он её по плечу. — Прощаю, перед расставанием.
— Значит, уезжаешь?
— А что время попусту тратить? Не люблю рассусоливать, ты же знаешь. По фронтам в эшелоне гонял, белые не успевали носами водить.
— Там и загубил здоровье, в железном том ящике, — опустила глаза она.
— Ошибаешься, дорогая, это последствия отсидок в царских казематах. Но не грусти, подруга! Мы врагу не кланялись и под снарядами! — бодро накинул он лёгкую шинель. — А уж больничная койка тем более не наша участь. Нам не заказана смерть в постели!
— Да что ты, ей-богу, распетушился, Лёвушка. Уймись. Не люблю я про смерть слушать. Да и не к месту, — нахмурила она бровки.
— Прости. Это я от предчувствия приятной встречи с природой с ума схожу. Язык болтает, обгоняя разум. Прости. Но ведь, правда, дорогая, здесь я всё равно ничего толкового не выстрадаю. А там дичь тебе настреляю…
— Опять ты…
— Наберусь ума-разума, — резво перескочил он с одного на другое. — Там азарт! Охота, это, Натали, такая страсть!..
Глаза его закатились от удовольствия.
— И не жалко убивать?
— Птицу? Она же с неба сама не упадёт. Её поднимать надо да не прозевать, когда на воду сядет. Знаешь, сколько всего придумать надо, чтобы она поверила и попалась?
— А меня в дрожь кидает, Лёвушка, когда слышу такое. Обманом, значит? Не надо мне никаких птичек.
— Работница музея, куда ж тебе…
— Не кичись, пожалуйста. Не вижу отваги в способности заманивать легкомысленных, чтобы лишить жизни. Даже если это и не человек.
— Я своё хлебнул.
— Не вспоминай. Не хочу слушать. И рассказывали о тебе, и начиталась. С Мураловым, значит? — постаралась она сменить тему. — А где же ружья? Он возьмёт?
— Нет. Их у него никогда не водилось, кроме как на войне, а ведь вооружённым восстанием в семнадцатом руководил в Москве, теперь командует в столице военным округом.
— Знаю, знаю про все его заслуги.
— Но я его с собой не возьму. Заболтает, а на охоте тишина нужна.
