Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Поскольку тяжесть (легкость) тела определяется у Аристотеля его элементным составом, то он приходит к следующему выводу:
То, что одни и те же [тела] не везде оказываются тяжелыми или легкими, объясняется различием первичных [тел]. Например, в воздухе кусок дерева весом в один талант окажется тяжелее, чем кусок свинца весом в одну мину, а в воде – легче. Причина та, что все [элементы], кроме огня, имеют тяжесть и все, кроме земли, – легкость. Поэтому земля и [тела], которые содержат наибольшее количество земли, должны иметь тяжесть везде; вода – везде, кроме земли; воздух – [везде], кроме воды и земли. Ибо, за исключением огня, все [элементы] имеют тяжесть в своем собственном месте – даже воздух. Свидетельство тому: надутый мех весит больше пустого. Поэтому если нечто содержит больше воздуха, чем земли и воды, то в воде оно может быть легче чего-то другого, а в воздухе – тяжелее, ибо на поверхность воздуха оно не поднимается, а на поверхность воды поднимается.
Аристотель нигде не оговаривает, что два сравниваемых тела должны иметь одинаковый объем, поскольку для него время падения зависит от элементного состава тел и среды, в которой они движутся, а не от того, что мы сегодня называем массой тела и его плотностью, а потому в данной среде два тела одинакового состава будут иметь одинаковую способность к естественному движению, т. е. будут падать с одной и той же высоты за одинаковое время.
С целью опровергнуть вышеприведенные утверждения Аристотеля, в первую очередь его мысль, представленную формулой t ̴ 1 / P, Галилей рассматривает мысленный эксперимент с падением двух камней и полагает, что два тела, связанные вместе, тяжелее, чем каждое, взятое по отдельности. Для Аристотеля же, тяжесть, согласно данному им определению, – это мера интенции тела двигаться к своему естественному месту, т. е. падать, в данной среде, и эта интенция (способность) тела определяется его элементным составом. Если оба камня составлены из одного и того же материала и оба падают в воздухе, то их способность к свободному падению (к движению к естественному месту) одинакова, и потому два одинаковых по составу связанных камня падают с некоторой фиксированной высоты за то же время, что и каждый камень по отдельности (с точностью до различий в сопротивлении воздуха, обусловленных разницей в форме камней), независимо от того, какой камень больше, т. е. независимо, как бы мы сегодня сказали, от их масс (весов). Камень же с другим элементным составом, скажем с меньшим содержанием земли, будет падать медленнее, а потому его следует считать менее тяжелым.
Но Галилей мыслил в другой “системе координат”, оперируя иным пониманием “тяжести” тел, которое затем получит свое более отчетливое выражение в механике Ньютона: не потому тело “1” тяжелее тела “2”, что оно падает быстрее по причине содержания в нем более тяжелых элементов (земли, воды) или большего их количества, а наоборот, если масса тела “1” больше массы тела “2”, то первое имеет больший вес (P=mg) по сравнению со вторым, тогда как ускорение свободного падения в данной точке земного шара постоянно и от величины P (и m) не зависит (если, разумеется, пренебречь сопротивлением среды).
Таким образом, отстаивая свою точку зрения на свободное падение, Галилей, который оспаривал мнения современных ему перипатетиков (например, Чезаре Кремонини), приписал Аристотелю то, чего тот никогда не утверждал.
Комментарий № 2
Примером травестии может служить знаменитая греческая поэма неизвестного автора “Война мышей и лягушек” – пародия на “Илиаду” Гомера. В полном соответствии с канонами жанра Галилей начинает свою поэму с сократовского вопроса: “Что есть величайшее добро?” Традиционный христианский ответ сводился (и сводится) к тому, что величайшее добро – это Бог. Однако Галилей ответил иначе. Он начал свою поэму с жалобы на то, что философы так и не решили, где и как надлежит искать добро и благо. Причина, по его мнению, заключается в том, что не там ищут. Поскольку путей исследования и поиска великое множество, пизанский профессор предложил познавать добро и благо через изучение их противоположности, т. е. зла, ведь “добро и зло похожи друг на друга, как цыплята на рынке”. К примеру, если кто хочет узнать, что такое пост, пусть сначала выяснит, что такое Масленица. И далее Галилей обращается к вопросу, что есть “непревзойденное зло”, т. е. величайшее зло мира, которое служит источником всех других зол. Вселенское зло, утверждает Галилей, именуется одеждой и, соответственно, “высшее благо – ходить обнаженными”, подобно животным. Тем самым Галилей противопоставляет ложь одежды и истину тела.
Давайте, предлагает пизанский профессор, рассмотрим вопрос об одежде “согласно чувству и разуму”, для чего обратимся “к древним счастливым временам, лишенным всякого обмана и заблуждений”, когда все, и стар и млад, ходили без одежд и все, что было в людях доброго и прекрасного, было видно со всех сторон. Не было необходимости напрягать ум и по тем или иным признакам догадываться, как в действительности устроены и выглядят вещи, ибо все было явлено, “все продавалось по своей цене”. Скажем, молодой жене не приходилось жаловаться родителям, что ее супруг, как это выяснилось уже после свадьбы, “слишком скудно экипирован”. А в другом случае молодой человек, богато одаренный природой, связывал себя с женщиной со “столь малым входным отверстием”, что ему там “негде было разместить свой инвентарь”, и поэтому его супруга оставалась безутешной.
В древние же времена все соответствия между разными полами можно было видеть непосредственно и заранее, да и французской болезни можно было не опасаться, ибо в обществе людей, не носящих одежд, все ее признаки были зримы. А нынче?! С виду девушка может казаться вполне приличной, а как начнешь ее изучать, и выясняется, что у нее есть секрет. И все потому, что одежда – это орудие обмана, она такое же изобретение дьявола, как артиллерия.
А если говорить о тоге, то это один из худших видов одежды. Как можно, нося тогу, вести нормальную жизнь? В ней, возмущается Галилей, “я не могу заниматься своими делами. «Ну как бы я ходил (в тоге) к девицам! Мне придется оставаться за дверью, тогда как кто-то другой будет развлекаться в доме»”. Действительно, обидно!
“Говорят, – не унимается Галилей, – если ученейший доктор наведывается в бордель – это его серьезная ошибка, ибо значительность тоги такого не допускает”. Но эта странная ситуация (невозможность завалиться в бордель в академической одежде) толкает человека к другому греху.
И наконец, еще одно существенное неудобство тоги: “Когда доктор выходит на улицу, даже если просто по нужде, заметьте, что тогда с ним происходит – и идет-то он как-то крадучись, из стыда ползет вдоль стен или продирается в других подобных местах для важных персон, и кажется, будто он бежит прочь от неприятностей”.
Конечно, если Господу Богу угодно, Галилей согласен носить одежду, но предупреждает: не следует думать, будто он на стороне желающих облачаться в тогу, как какой-нибудь фарисей, доктор прав или раввин.
Комментарий № 3
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
