сливки, кто-то входит в кафе и придерживает дверь, впуская старую даму, опирающуюся на руку молодой девушки. Они выглядели, как Смерть и Дева. Думаю, не было в кафе ни одного человека, который не бросил на них взгляда. Девушка за конторкой сдвинула в сторону маленькую зеленую шторку на боковом окошке и наблюдала, как они медленно шли к столику в центре зала, и никто из официанток не двинулся с места, пока они не дошли до него. Когда они устроились за столом, старуха повернулась и оглядела зал, и я ясно увидела ее лицо. Это была фрау фон Бернсдорф, но превратившаяся в старую ведьму. И все же в ней оставалось нечто от ее прежнего «я», которое не могло принадлежать никому иному. Мисс Оливер увидела сходство, как только я указала ей, но сначала не могла поверить своим глазам. Она взглянула еще раз и сказала, что я, вероятно, права. А когда бедняжка стала нетерпеливо дергать лорнет, зацепившийся за складки ее лиловой шали, мы с мисс Оливер переглянулись — мы так часто видели, как она лорнировала ряды столов на заседаниях комиссии. Это и ее лиловая шаль окончательно убедили нас, и с этого момента у нас не оставалось сомнений. Мисс Оливер думала, однако, что совершенно невероятно, чтобы женщина, еще несколько месяцев назад полная жизни, могла превратиться в совершенную развалину после одного удара.
— Такое случается каждую неделю, — сказала Дороти. — Да что там, Амабель, это может случиться… — она осеклась и завершила фразу, промямлив: — …это бывает часто.
Амабель поспешила вернуться к своей истории, с легким чувством вины за то, что привела в смущение невестку. Но из рассказа улетучилась жизнь; она пустилась в ненужные многословные описания. Когда наконец она позволила себе взглянуть в сторону мойки, то обнаружила, что осталась в кухне одна и, судя по полной неподвижности двери, была одна уже по меньшей мере минуту. Дороти, вероятно, выбежала из кухни на телефонный звонок с извинениями, произнесенными вне зоны слышимости свекрови. «Я скучная старуха, — снисходительно сказала себе Амабель. — Пойду в свою комнату и останусь там».
Оглянувшись назад у кухонной двери, она вернулась к столу и, обмотав шнур вокруг основания тостера, поставила его на полку рядом с утюгом. У всех членов семьи, даже у вечно спешащей Цинтии, был пунктик: содержать кухню в порядке. Это было, впрочем, нетрудно, нужно было лишь убедиться, что ничего не осталось на столе, повесить салфетки и полотенца на крючки и убрать остатки еды в холодильник.
Выходя из холла, Амабель едва не столкнулась с Дороти.
— Это Том? — спросила она, хотя сияющие глаза Дороти сказали ей все. — Он придет?
Дороти попыталась придать своему голосу безразличие, даже суровость.
— И ни слова извинения! Просто сказал, что придет домой к обеду. Считается, что все мы должны быть счастливы.
— Так оно и есть, — сказала Амабель.
— Я сказала ему, что если он не придет вовремя, то никакого обеда ему не достанется, но сомневаюсь, чтобы он обратил на это внимание. — Дороти прошла мимо, улыбаясь и напевая, а после двух хлопаний кухонной двери Амабель услышала, как она запела во весь голос.
Амабель решила позвонить Деборе, но прежде чем подойти к аппарату, открыла дверь в соседнюю комнату и обнаружила Чарльза дремлющим перед телевизором, с трубкой, зажатой в уголке рта.
— Ты перетерпишь, если я позвоню Дебби? — спросила она.
Не вынимая изо рта трубки, Чарльз отвечал, что он надеется, что ее разговор займет не более получаса. В конце концов в соседней комнате проходил урок музыки.
Теперь, когда он упомянул об уроке, тугие уши Амабель различили бойкую мелодию сонатины Кулау, разыгрываемой с ненавистью и раздражением. Она вручила Чарльзу «Сайентифик Америкен» и пообещала не занимать телефон слишком долго.
Он принял журнал с неодобрительной улыбкой, призванной смягчить любую грубость.
— Я только… — сказала Амабель, закрывая дверь. Она начала набирать номер, но тут же откинулась в кресле с возгласом: «Я слышала, Том возвращается!» Так и не поняв, расслышал ли Чарльз ее через закрытую дверь, она положила трубку, снова взяла ее и опять принялась медленно набирать номер.
Глухое «алло» ударило по ее барабанной перепонке.
— Доброе утро, бабушка Баттс, — радостно воскликнула она, но ответивший ей голос был ясен и холоден.
— Это Сюзанна. Я позову маму.
Проклиная свою неловкость, Амабель принужденно засмеялась в трубку и с облегчением услышала, как голос Дебби, мягкий, делано сердечный, перевел разговор в другую тональность:
— Алло! О, привет, Ам!
— Ах, дорогая, я снова приняла Сюзанну за бабушку Баттс!
Голос Деборы стал несколько суше:
— Сью в плохом настроении… О, ничего особенного. Воскресное утро. Дочь поздно выходит к завтраку. Отец ворчит. Дочь огрызается.
— А бабушка Баттс, я полагаю, улыбается в тарелку.
Бабушка Баттс, как оказалось, была отпущена на выходные.
— Ну, чудно! Я хочу сказать, это, по крайней мере, уже что-то. А что поделывает Ианта?
Ианта ничего не поделывала. По правде говоря, она еще не вставала.
За этим последовала короткая пауза, чтобы привести в порядок нервы; тут Амабель вспомнила, что у нее есть новости.
— Звонил Том. Он возвращается.
После обмена несколькими едкими замечаниями по этому поводу Дебби спросила у матери, как она спала. Амабель задала встречный вопрос, и они разъединились почти одновременно, но все же Амабель успела услышать конец короткого резкого вздоха.
— Как часто звонишь по телефону, чтобы развлечься, — сказала она про себя, — а заканчиваешь разговор в сплошных огорчениях.
Едва войдя в свою комнату, Амабель ударилась пальцем ноги о медную ступку с пестиком, которую иногда использовали, чтобы подпереть кухонную дверь. Беззлобно чертыхнувшись, она выпихнула их в коридор другой, неушибленной ногой.
Неряшливая обстановка ее комнаты не улучшила ее настроения. Нелегко содержать комнату, в которой живешь одна, так же аккуратно, как комнату, которой пользуется вся семья. На миг ее внимание привлек старый портативный «Ремингтон» на столе — она подняла с пола крышку и накрыла его. Ее душевное равновесие было поколеблено, и теперь уже не имело смысла пытаться закончить длинное письмо к подруге, начатое несколько дней назад, ни тем более прибавить несколько строчек к своим мемуарам. Амабель зевнула. Она пожалела, что в ящике письменного стола нет коробки конфет, но потом порадовалась, что ее там нет. Можно было сыграть с собой в анаграммы, но все были дома и в любой момент кто-либо из членов семьи либо Фрэнсис мог застигнуть ее за этим занятием и подумать, что у Амабель нет другого дела, как с утра до вечера играть в анаграммы. Или могло бы
