Бейкер прошептал в самое ухо Джефу — хотя зачем шептать: ведь только Джеф и мог слышать его.
— Вернемся в нашу спальню. Включим звукозапись в их комнату и послушаем.
— Это нехорошо, — сказал Джеф. — Кроме того, если они поймают нас на подслушивании, накажут меня, а не тебя.
— Не поймают, — сказал Бейкер. — Ты навсегда хочешь остаться размазней?
— А что если они велели экрану отключить их аудиосистему? — трусил Джеф. — Мы все равно не сможем слушать…
— Откуда же мы узнаем, если не попробуем? Делай, что я тебе говорю, может, не будешь таким чокнутым.
Это взбесило Джефа.
— Я не такой, как ты обзываешь меня! Я не такой!
Он колебался. Ему очень хотелось узнать, почему родители обсуждают его.
— О'кей. Давай. Но если мы попадемся, я никогда больше не стану играть с тобой.
— На самом деле? А с кем же ты станешь играть? Останешься совсем один и никогда ничего не добьешься. Так и будешь хлюпиком, если прогонишь меня. Или я уйду от _т_е_б_я_. Ты довольно противный, ты же знаешь.
Действительно ли я совершил что-то очень дурное, размышлял Джеф. Но что? Поразмыслив, он успокоился. Ничего он не сделал такого, чтобы огорчить родителей. Да, он не проявлял смелости и отказывался драться с ребятами, которые, как он знал, могут побить его, он лишался дара речи, когда его вызывали отвечать урок в классе. Он ничего не мог поделать и они не должны за это на него сердиться.
Но никогда не знаешь, как поступят отец и мать. Они расстраивались по пустякам. У них были правила и ограничения, часто лишенные для него смысла. А объяснения этих установлений — когда им докучали вопросы удовлетворяли их, но ему казались полной чепухой. Джефу иногда казалось, что взрослые не более люди, чем те пришельцы из космоса, которых показывают по телевидению.
Но иногда и однокашников он не считал настоящими землянами.
Джеф отправился с Бейкером в их спальню и сел рядом с ним на диване.
— А если они включат видеосистему в нашей комнате — убедиться, что со мной все в порядке?
— Почему им это взбредет в голову?
Сердце Джефа забилось еще сильнее. Он голосом включил аудиосистему в спальне родителей и увеличил громкость. Он не стал включать видеосистему. Попадешься — накажут вдвойне. Да и темнота у них в комнате все равно не позволит увидеть родителей. А если они включат свет и…
— Нет, — говорила мама, — мы ни в коем случае не откроем ему это. Не должны. Удар повлияет на всю его жизнь. Он слабый мальчик, очень чувствительный, излишне ранимый. А кроме того, что будет, если мы скажем ему, а он потом поделится еще с кем-то? У нас возникнут крупные неприятности, ты же знаешь.
— Конечно, знаю, — согласился отец. — Я не такой тупица, хотя ты говоришь со мной так, будто я полный идиот. Мы ничего не откроем ему, пока он не станет настолько взрослым, чтобы понимать, что следует держать язык за зубами.
— Но зачем вообще говорить? — не успокаивалась мама. — Это ведь не что-то такое, что следует знать непременно. Он не станет от этого ни счастливее, ни лучше.
— Но это правда!
— Катись ко всем чертям со своей _п_р_а_в_д_о_й_! — объявила мама. Мы здесь не наукой занимаемся. Мы говорим о нашем сыне, о человеческих чувствах. При чем тут правда? Пусть лучше он не ведает, что это ложь, ложь во благо ему, не говоря о нас. Ты же понимаешь, что люди постоянно лгут друг другу. Бывают случаи, когда следует говорить правду, но существует и ложь, которую люди ждут. И Джеф нуждается во лжи.
— Нет, — возражал отец. — Правда непременно обнаружится. Лучше открыть ее благоразумно в нужное время и при соответствующих обстоятельствах.
Что? Что? — спрашивал себя Джеф. Сердце его разрывалось на части, он вспотел, его трясло. Что?
По телевизионным постановкам он знал, что иногда детей принимали бездетные пары. По не понятной для Джефа причине усыновленный нес с собой что-то вроде риска. Или стыд. Нечто пугающее, вопреки тому, что актеры говорили о любви, как о самом важном чувстве на свете. _Н_е _м_о_я п_л_о_т_ь_ и _к_р_о_в_ь_! Кто-то произнес это в шоу.
— Ради Христа, кончим этот разговор и хоть немного поспим, — просил отец. — У меня завтра трудный день. ИКС будет проводить заключительные испытания. А тебе предстоит встреча с членами комитета…
— Ты всегда отыщешь какие-то причины, — сказала мама. — Ради Бога, давай договорим сейчас и придем к какому-то _р_а_з_у_м_н_о_м_у_ решению! Я не в силах больше переносить эти откладывания, да и причин для них нет!
— Р_а_з_у_м_н_о_е_ решение, — повторил отец с насмешкой. — Что же ты предполагаешь под этим _т_в_о_и_м_ решением? Почему мы не можем обождать? Даже если мы и решимся сказать ему, нельзя делать это сейчас. Должны пройти годы. Так почему не обождать, пока придет время — если оно наступит? Когда ему исполнится восемнадцать, мы сможем открыть ему также тайну иммеров.
— Ты знаешь меня, — сказала мама, — я не терплю все эти хитрости и уловки. Промедление сводит меня с ума. Ты прав говоря, что сейчас нам нельзя открыться. Но я так и буду годами проводить бессонные ночи, думая об этом, если мы, наконец, не решим все.
— Ты неврастеничка.
— Отчасти. Я не спорю.
Они говорили еще о многом — кое-что Джеф вовсе не понял. Затем родители чуть успокоились, но упрямства не поубавилось. Они обсуждали теперь другие проблемы, то и дело возвращаясь к основному предмету спора. Джефу предстояло соединить обрывки услышанного. Теперь он начинал постигать причину, которая не давала ему уснуть. Или ему лишь казалось, что он понимает. Пятилетний ум не мог на самом деле охватить некоторые связи.
Сперва была слабая течь, затем — струя, потом дамбу прорвало и все затопило. Был Джеф-Один. И в отличие от него существовал еще Джеф-Два. Джеф-Один был их ребенком, родившимся в день, который, как сказали Джефу-Два, является его днем рождения.
Джеф-Один умер двух месяцев от роду.
Никто из родителей открыто не сказал, что или кто явился причиной смерти ребенка. Джеф-Два, прислушиваясь к словам и чувствуя интонации их разговоров, начинал осознавать, что в несчастном случае виновна мать. По всей видимости, у малыша был поврежден мозг и ребенок умер несколько минут спустя.
Его матери тогда было сорок пять сублет. Родители постоянно откладывали решение завести ребенка, поскольку были слишком заняты научной карьерой и общественными делами. Все это рассказывала мать и голос у нее при этом был раздраженный и неприятный. Потом, поскольку она приближалась к возрастному рубежу в смысле деторождения, они решили использовать свой последний шанс. Так Джеф-Один, здоровый мальчик, появился на свет после кесарева сечения. Это был первый и последний ребенок доктора Кэрда и доктора Сервантес. И хотя этой паре, благодаря их высокому профессиональному положению и отличным генам было дозволено иметь двоих детей, доктору Сервантес понадобилось получать разрешение из-за ее возраста. И оно было получено — ученые использовали свои связи с высокопоставленными чиновниками. Без этого ей никогда бы не видать лицензии на второго ребенка. В пять лет он, конечно же, ничего во всем этом не понимал Не знал он и про иммеров. Теперь же стало ясно, почему его мать не могла информировать власти о том, что ее хронологический возраст сорок пять лет, а физиологический — лишь тридцать два. Она стала иммером в семнадцать лет, и тогда же ей ввели ФЗС.
