— Сделаю что смогу.
В прихожей Кармела смотрит на толстяка и понимает, что, в отличие от остальных, Серхи принимает новый мир так же легко, как и старый: все тот же маятник событий, ужасные происшествия, страх и презрение. Серхи ни о чем не спрашивает, не пытается себя обмануть. «Вот оно, живое подтверждение теории Манделя. Может быть, причина в его болезни, но ему известно, что ни одно из наших действий не имеет истинной цели».
Последняя мысль заставляет Кармелу остановиться. Удивленный Серхи тоже останавливается.
— Верно. — Серхи выглядит смущенным. — И Фати тоже не затронул.
Кармела это слышала и раньше. Но сейчас что-то в ее голове со скрипом сдвигается. Девушка задумчиво вытирает слезы.
— Боже мой, — шепчет Кармела.
28. Фактор затухания
Все собрались в гостиной. Фатима и Серхи занимают места напротив остальных, как свидетели перед трибуналом. Кармела безуспешно пытается сосредоточиться.
— Давайте повторим все сначала. В «Лас-Харильяс» были и другие, кого не зацепило. Кто они?
— Приятели Серхи, — заново рассказывает Фатима. — Не знаю, по крайней мере, мне так кажется. Они были не из моего отделения…
— Да-да, они были из моего, — вспоминает Серхи. — Альмаха, Масиас… безумцы, безумцы, безумцы. Словом, такие же, как и я.
«Дело не может быть в шизофрении, — рассуждает Кармела. — Ведь Фатима ею не страдает».
— У вас должно быть что-то общее, — произносит она вслух.
— Или, возможно, пик произошел только в одной части лечебницы, — предполагает Нико.
— Нет. Пик случился там, где были они, даже окрестных рептилий зацепило…
— А вот недавно пик затронул только Дино… Не могло случиться что-то подобное?
— В случае с Дино зоной явилось только одно тело, — возражает Кармела. — Нам до сих пор неизвестны другие примеры, когда людей не затронуло в зоне «Кроатоан». — Внезапно ее озаряет: — Лекарства! Вам давали транквилизаторы?
Оба это подтверждают. Вот только Серхи смеется и краснеет:
— Но я их не принимал. Подменял «тиком».
— Чем-чем? — Кармела понимает, о чем идет речь, только когда Серхи еще раз услужливо предъявляет овальные белые таблеточки.
— Со вкусом мяты. Кто хочет? Они очень вкусные! — Серхи предлагает всем по кругу.
— Нет, Серхи, спасибо, — говорит Кармела. — Ты не принимал ничего, что вам давали в «Лас-Харильяс»? Пожалуйста, Серхи, сосредоточься. Вообще ничего?
— Нет. Только это. Кто хочет? Они такие… — Теперь он тянет ладонь к Борхе:
— Ты можешь сосредоточиться, раздолбай?! — нетерпеливо рявкает Борха.
— Серхи, ты псих, хватит уже этих конфеток! — возмущается Фатима.
— Борха… — умоляет Кармела.
Прежде чем убрать «Тик-так», Серхи кладет одну таблетку в рот.
— Фатима, что ты принимала в лечебнице? — допытывается Кармела.
— Сонные таблетки, — отвечает поэтесса.
В разговор вмешивается еще один голос.
— И кислоту. — Это произносит Логан, сидящий в заднем ряду. — Она мне говорила. Ей несколько раз давали.
— ЛСД? — удивляется Кармела. Фатима согласно кивает.
— Они хотели получить признание, — объясняет Нико. — Поэтому и давали ей кислоту.
«Но Серхи не принимал ЛСД», — вспоминает Кармела, обрывая себя на середине мысли.
— Чем вы занимались, когда все началось? Фатима?
— Я пыталась отдохнуть.
— Но ты не спала?
— Нет.
— А ты, Серхи?
— Я сидел и смотрел в стену, а потом услышал топот.
«Это как-то связано с биологией, — лихорадочно размышляет Кармела. — Если дело в генетике, все еще интереснее, но проверить мы сейчас не можем».
— Какие у вас группы крови?
Ответы не совпадают. Кармела не находит и связи с редкими заболеваниями и детскими травмами. Борха спрашивает о еде, но Фатима в тот день почти не притронулась к своей тарелке. Исследование превращается в простое гадание. Какая была температура? Простуду чувствовали? В каких позах вас застал пик?
«Ничего из этого не подходит, — убеждается Кармела. — Там были и другие, кого не затронуло». И тогда этолог начинает кое-что понимать. — Фатима, в твоем отделении еще кого-нибудь обошло стороной?
Аргентинка часто моргает и пожимает плечами:
— Я уже говорила, Кармела: никого я не видела. Может быть, они сидели взаперти по палатам.
— А в моем отделении таких было несколько человек, — повторяет Серхи. — Альмаха, Масиас…
«С одной стороны, психически больные, с другой — Фатима, — подводит итог Кармела. — Но у Фатимы нет никаких психических расстройств…»
Еще раз посмотрев на поэтессу, Кармела вскакивает.
— Почему ты на меня так смотришь? — пугается девушка.
— Кармела, что такое? — вступает Нико.
— Фатима, так ты говоришь, тебе давали ЛСД… Вчера у тебя были галлюцинации?
— Галлюцинации?
— Ты видела или слышала что-то странное?
— Да я… в общем… всегда вижу и слышу странные вещи, когда под кислотой…
— Серхи, ты слышал голоса? — Сердце Кармелы начинает колотиться.
— А я никогда и не перестаю, — спокойно отвечает пузан. — Вот и сейчас тоже.
Кармела порывисто оборачивается к Борхе.
— Как ты думаешь, в лаборатории найдется ЛСД?
— Возможно, — отвечает Борха уже на бегу.
— Кетамин тоже подойдет! — кричит Кармела, бросаясь следом.
— Может быть, галлюцинации закроют нас от циклического поведения! — объясняет Кармела бывшему полицейскому: они копаются в коробках под тусклыми лабораторными лампами.
Крысы шебуршатся в клетках, потревоженные неожиданным вторжением людей. А люди разделили работу по участкам. Борха исследует содержимое шкафов и бормочет себе под нос: «Спирт… Йод… Витамины…» Кармела открывает коробки: документы, картриджи для принтера…
— Кармела, а мне где искать? — нетерпеливо спрашивает Нико. Этолог указывает ему на коробки, в которых роется сама. Нико не разбирается в веществах, но такая помощь поможет ему чувствовать себя при деле.
«Лаборатория» не является таковой в полном смысле слова, и Кармела принимает это обстоятельство в расчет. Как и другие зоологи, проводившие здесь свои испытания, Кармела не была склонна использовать наркотики, для этого нет нужды ездить в лес Альберче: университетские лаборатории, которые гораздо лучше субсидируются, и ближе, и доступнее. Кармела ставила на животных опыты с применением лизергиновой кислоты (кстати, некоторые крысы тоже испытывают своего рода галлюцинации), но никогда не занималась этим в обсерватории, вот почему она почти уверена, что ничего обнаружить не удастся. «Но это единственное, что нам остается», — понимает этолог.
