Так дело не пойдет, решила я, и обхватила Стаса еще и ногами, целуя глубже и настойчивее, клеймя, присваивая, заявляя свои права. Пусть знает, как нужен мне. Пусть чувствует. Срастается с этим навечно.
Не пущу.
Мой.
И Стас расслабляется, перехватывает инициативу, делится пожаром внутри себя, посыпая угли моей страсти хрустящим хворостом свежих ласк.
— Я люблю тебя, — выпаливаю без раздумий, едва мужские губы соскальзывают на шею.
Не могу больше держать это в себе. Пусть не догадывается, а слышит! Пусть точно будет уверен, что ему не показалось. И пусть… Пусть делает с этим, что хочет.
Я люблю.
Точка.
Калинин отстраняется, но лишь настолько, чтобы взглянуть в мои глаза. Мне страшно. Мне до боли в сердце хочется, чтобы и он меня любил. Хоть чуточку.
— Я ничем не заслужил этого, маленькая. Это несправедливо.
— Я знаю. Прости.
— Но я заслужу. Обещаю.
— Стас…
— Я тоже люблю тебя, Феврония Савельева. Но ты не верь мне на слово, верь поступкам. И однажды в твоем сердце не останется места для сомнений.
— Поцелуй меня…
— Я всю тебя зацелую. Залижу. Залюблю. Затрахаю. Ты только будь собой. И будь моей. И ничьей больше.
— Я уже я. И я твоя. И ничья больше. А ты? Ты будешь моим и только моим?
— Вот он я. Бери.
— И возьму.
И взяла.
Толкнула на лопатки, взобралась сверху, бесстыдно скользнув влажной промежностью по упругому прессу. От остроты ощущений мы оба зашипели. Глядя сверху вниз на завороженное лицо Калинина, неспешно расстегнула пуговки на манжетах и воротнике, плавно стянула переставшее сопротивляться платье, отбросила в сторону лифчик. Он, конечно, красивый, но…
Вот она я.
Как есть.
— Нравится? — едва слышно шепчу пересохшими губами.
— Самое прекрасное, что я видел в жизни.
Каждой клеткой тону в восхищенном темном взгляде, ловлю судорожное движение кадыка на шее, позволяю горячим, слегка шершавым ладоням накрыть грудь, найти ноющие соски и проверить на ощупь их упругость.
Я беру его всего.
Покрываю невесомыми поцелуями глаза, скулы, губы, ровную переносицу, ароматную шею. Царапаюсь о жесткие волосы короткой аккуратной бороды, спускаюсь на упругую грудь.
Мне нравится пропитываться смешанным запахом его тела и дорогого парфюма. Нравится ощущать под языком горошины маленьких сосков. Нравится слышать учащающееся и срывающееся дыхание от того, что мои поцелуи опускаются все ниже и ниже.
Во мне нет больше страха. Нет сомнений. Я точно знаю, что хочу его. Руки не дрожат, когда расстегивают ширинку. Нам легко удается избавить Стаса от брюк и плавок, пусть и не за один взмах руками.
Он прекрасен.
Смотрю на ровный вздыбленный член, на аккуратно подстриженную вокруг него поросль темных волос, на розовую головку, украшенную перламутровой капелькой, и ощущаю, как во рту скапливается слюна.
Я не медлю, когда приближаюсь к нему, намереваясь попробовать на вкус, но Стас снова подозрительно замирает. Он что, боится, что я его укушу?
— Стас, ты, наверное, догадываешься, что я в жизни не делала минет, и вряд ли смогу взять твой прекрасный член по самое горло, но дай мне шанс. Возможно, получится не так феерично, как ты привык, но я постараюсь, чтобы было приятно. Я слегка волнуюсь, а твое напряжение меня нервирует еще больше. Не мог бы ты расслабиться и попытаться довериться?
Калинин как-то нервно сглотнул, поглядывая на меня с каким-то странным недоверием.
— Боже, Стрекоза… — похоже, не я одна становлюсь набожной во время секса, — Ты действительно сделаешь это?
— В смысле? Ты про минет?
— Да.
— Конечно сделаю.
— Ох, детка, ты же понимаешь, что не обязана.
— Но я хочу.
— Хочешь?
— Да, хочу. А что тебя так удивляет? У тебя безумно красивый член, уверена, сделать тебе минет мечтала каждая.
— Вообще-то нет.
— Да неужели? — не поверила я, но лицо Стаса было слишком серьезным, чтобы допустить возможность шутки.
— Наверное, я должен признаться тебе кое в чем, каким бы позорным оно ни было.
— В чем? Тебе что, ни разу минет не делали? — улыбнулась я, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.
— Ты очень проницательна.
— Да ты гонишь!
В ответ Стас лишь развел руками. Я же, возвела свои к небесам и воскликнула.
— Я обязательно отправлю благодарственную открытку этой идиотке!
Почувствовав себя в миллион раз увереннее, словно защитила ученую степень по оральным ласкам, оставила пустую болтовню и вобрала в себя неискушенный член Калинина.
Солоноватый терпкий вкус вязко растекался по нёбу, гладкая головка плавно скользила внутри рта, упираясь то в щеки, то в зубы, то ныряя глубоко до горла. Язык порхал по бархатистой коже, губы целовали и посасывали, вынуждая сильного мужчину откровенно и порочно стонать и просить еще.
Я сама положила его руки себе на затылок. Сама попросила держать в кулаке волосы. Сама предложила взять мой рот так, как ему хочется.
Поза сменилась. Стас больше не намеревался лежать бревном. Он хотел быть властелином меня, обнаженной и распутной, сидящей на коленях у его ног.
От того, как алчно пожирал его взгляд мой распахнутый рот, наполненный его упругой плотью, жестко и грубо толкающейся внутрь, как трепетали ноздри на его искаженном в предчувствие экстаза лице, как сходились брови и приоткрывались губы, я дико возбуждалась сама.
— Я сейчас кончу, малыш, — прохрипел Стас и попытался отстраниться, но я лишь крепче сжала его ягодицы, не позволяя лишить меня удовольствия ощутить терпкий вкус оргазма любимого мужчины.
Я пропиталась им насквозь,
Пустила героином в вену.
Я ДНК смешала в генах,
Чтоб расставаться не пришлось.
Глава 40Черные блестящие колодцы пожирают меня, давя сверху восхищением, обожанием, преклонением, смешанным со щенячьим восторгом и неожиданной для меня благодарностью, которая заставляет чувствовать смущение, пока я слизываю остатки терпкого семени с горячей, лоснящейся от моих ласк по-прежнему упругой мужской плоти и с собственных саднящих, распухших губ.
Стас молча опускается передо мной на колени. Его грудь часто вздымается и опадает, взгляд полубезумный, шальной скользит по лицу, задерживаясь на губах и четко отслеживая движение языка, брови кажутся нахмуренными, отчего в голове мерзко начинают копошиться мысли о том, что я все же сделала что-то не то.