Я почесываю Миллисент под подбородком и кладу письмо обратно в конверт. Она мурлычет, как бензопила.
– Прости, Милли, – говорю я, осторожно опуская ее на пол, – но тебе придется какое-то время обойтись без меня. Я отправляюсь в тюрьму.
68
Ли
Многие думают, что хорошо знакомы с неволей.
Школа была для меня тюрьмой.
Начальник приковал меня к рабочему месту.
Этот брак стал для меня ловушкой.
Я как будто пленник.
На самом деле ничто не похоже на тюрьму. Ничто не похоже на тот звук, который издает тяжелая дверь, когда охранник нажимает на кнопку. Хоть это учреждение и обеспечивает значительную часть рабочих мест Шелтона, на меня тяжело давит мысль о месте, из которого невозможно сбежать.
Коннор Мосс сидит в комнате, которую адвокаты и представители закона используют для встреч с заключенными. Он похудел фунтов на десять. Может, на пятнадцать. Он осунулся, но, когда охранник пускает меня внутрь и я подхожу к столу, за которым он сидит, что-то загорается у него в глазах. Он истощен, но чувствует облегчение.
– Я не думал, что кто-то ко мне придет, – говорит он.
– После вашего письма я не могла не прийти, – говорю я.
– Я вам признателен.
Он сложил руки, и, когда он вздыхает, цепи, пристегивающие его наручники к поясу, со звоном ударяются о металлическую поверхность стола.
– Я не уверена, зачем я здесь, – говорю я.
Он кивает.
– Ваше присутствие, – говорит он, – дарит мне надежду. Я невиновен. Я ее не убивал. У меня нет доказательств, но я не мог ее убить.
– Это вы уже говорили, – соглашаюсь я. – Продолжайте. Я слушаю.
Он вздыхает.
– Думаете, если бы мне было, что добавить, я стал бы от вас скрывать? Я был в отключке. Я не помню, чтобы я нападал на Софи, и уж тем более чтобы я насиловал ее и прятал тело.
– Но вы это сделали, – говорю я.
Он мотает головой:
– Нет, я не мог этого сделать.
– Ладно. Хорошо. Давайте поговорим о том, что произошло. Вы помните хоть что-нибудь про те выходные, до гибели Софи?
– Я ее не убивал и знаю только то, что говорили в новостях.
– Ладно, – говорю я. – Расскажите, что вы делали.
Коннор наклоняется так близко, как только может.
– Во-первых, – говорит он, – я вообще не хотел туда ехать. Как бы мне хотелось, чтобы я туда не поехал. Но Кристен любит это местечко. Ее семья много лет останавливалась в «Лилии». Кристен нравится, что у этих коттеджей такая богатая история. А я бы предпочел на выходные съездить куда-нибудь, где нормально готовят и подают хорошее вино. В Уолла-Уолла, например.
– Да, там неплохо, – говорю я. – Но вы поехали к «осьминожьей дыре».
– Верно, – говорит Коннор. – Кристен настаивала. Она зарабатывает деньги в семье, так что последнее слово остается за ней.
– Вас это раздражает?
– Нет, – говорит он. – Просто так сложилось. Я люблю Кристен. Она много работает. Я тоже много работал. Но она зарабатывала в десять раз больше меня.
– Вернемся к вашей поездке, Коннор, – говорю я. – Вы уехали из Сиэтла вечером в пятницу.
– Да.
– Останавливались где-нибудь по дороге?
– Да, – отвечает он. – Мы заехали за едой и выпивкой. В мексиканский бар. Я выпил слишком много. Признаю, у меня проблемы с алкоголем. Все это знают. Я это и раньше понимал и уж тем более понимаю сейчас, оказавшись здесь.
– Это хорошо, – говорю я. – Что было потом?
– Мы остановились, чтобы зайти в магазин за текилой. Я не выходил из машины. Кристен сказала, что мы устроим вечеринку, будем пить шоты, что-то в этом духе. Говорю вам, мне не следовало больше пить. Меня тошнило и было не по себе.
– Значит, вы больше не пили?
– Кристен наполнила мою фляжку. Я пил всю дорогу.
– А что потом?
Коннор смотрит в потолок. По щеке у него стекает слеза, и он неловко пытается стереть ее скованными руками.
