Жители Нового поселка укрылись в Либерии со всем своим имуществом, бросив дома на произвол судьбы.
В первый же вечер после отъезда губернатора, еще до окончания работ по укреплению обороны, вокруг города — на земляных валах и по берегу реки — выставили наблюдательные посты. Правда, пока непосредственная опасность не грозила, но все же следовало быть начеку. Поэтому около пятидесяти человек круглые сутки посменно несли караульную службу на постах, размещенных на расстоянии тридцати метров один от другого. Сто семьдесят пять колонистов, вооруженные оставшимися ружьями, являлись резервом, находившимся в полной боевой готовности в центре Либерии. Все они назначались поочередно в караул, а в случае тревоги население обязано было оказывать посильную вооруженную помощь стрелкам. Хотя у жителей имелись только топоры да ножи, но и это оружие могло пригодиться в рукопашном бою. Благодаря такой организации обороны все население, за исключением караульных, могло спать мирным сном.
Паттерсон, наравне с остальными, подлежал всеобщей мобилизации.
Каковы ни были его истинные чувства, он покорился без возражений. Его внутренние переживания были настолько противоречивы, что он сам не знал, радует его или огорчает возникшая опасность. Стоя на посту, он только и думал об этом, стараясь разобраться в хаосе[110] собственных ощущений. В сердце еще жила злоба на сограждан, поэтому он отнюдь не горел желанием участвовать в каком-либо деле, направленном на благо ненавистных ему людей. С этой точки зрения караульная служба представляла для него весьма тягостную обязанность.
Но ненависть не была преобладающим чувством у Паттерсона. Для сильной ненависти, как и для горячей любви, необходимо иметь большое сердце, а мелкая душонка стяжателя не в состоянии вместить столь сильные страсти. Второй характерной чертой Паттерсона была трусость. Теперь, когда его жизнь оказалась связанной с судьбой всех либерийцев, страх заставил его скрывать свои подлинные мысли. Хотя он с превеликой радостью полюбовался бы со стороны, как пылает ненавистный ему город, тем не менее ирландец понимал, что лишен возможности удрать заблаговременно. К тому же по всему острову рыскали отряды краснокожих, которые вскоре могли оказаться и под Либерией. В конце концов, защищая город, он защищал самого себя, и поэтому предпочел нести караульную службу наравне с остальными. Правда, приходилось оставаться одному, даже ночью, на передовой линии, под постоянной угрозой быть захваченным туземцами. Но страх сделал из него превосходного часового: он напряженно вглядывался в темноту, непрерывно обходил свой участок, держа палец на курке, готовый выстрелить при малейшем подозрительном шорохе.
Четыре дня прошли спокойно. На пятый день после полудня появились передовые отряды индейцев, расположившихся лагерем к югу от города. Теперь находиться в охранении и нести караульную службу было опасно: враг стоял у самых ворот Либерии.
В тот же день, к вечеру, едва Паттерсон заступил на пост на северном валу между рекой и дорогой к Новому поселку, в стороне порта вспыхнул яркий свет — патагонцы начали подготовку к штурму города. По всей вероятности, наступление начнется именно здесь, у дороги к Новому поселку, где, по воле злого рока, поставили на пост Паттерсона!
Ужас охватил ирландца, когда он вдруг услышал, как по дороге приближается большой отряд. Хотя он и знал, что путь на Либерию прегражден рвом, наполненным водой, это препятствие, выглядевшее днем непреодолимым, в момент опасности показалось ничтожным. Ему уже мерещилось, что свирепые дикари переправились через ров, взобрались на вал и овладели городом…
А те, кого он принял за индейцев, тем временем остановились на краю рва. Паттерсон понял, что там о чем-то совещаются, хотя издали не мог разобрать слов. Потом началась суматоха: подносили бревна, доски и жерди для сооружения переправы. Вскоре он увидел, что по наведенным мосткам цепочкой движутся темные фигуры. Их было много, и при бледном свете ущербной луны лишь поблескивали стволы ружей. Первым шел высокий человек. Паттерсон узнал Кау-джера.
При его появлении сердце ирландца сжалось от радости и гнева. От радости потому, что теперь он поверил в победу, от гнева потому, что он ненавидел губернатора.
Но почему отряд вошел в город со стороны Нового поселка? А произошло это так.
Заметив в ночи пламя пожара, охватившего пригород, правитель мгновенно составил план действий. Как и патагонцы, он переправился со своим маленьким отрядом через реку, но тремя километрами выше, и пошел через поля прямо на огонь, будто на свет маяка.
Судя по количеству костров, он точно определил, что основные силы противника сосредоточены к югу от города. Следовательно, в районе Нового поселка враг способен оказать лишь слабое сопротивление, преодолев которое остельцы смогут вернуться в Либерию обычным путем.
Последующие события подтвердили правильность расчетов губернатора. Его отряд захватил поджигателей порта в то самое время, когда они, не найдя ничего ценного, в неистовстве разрушали дома. Не встретив ни малейшего отпора и убедившись, что поселок совершенно пуст, захватчики настолько осмелели, что даже не сочли нужным выставить заслоны. Отряд Кау-джера обрушился на них, как гром среди ясного неба. Внезапно раздалась ружейная пальба. Растерявшиеся индейцы обратились в бегство, оставив в руках победителей пятнадцать ружей и пять пленных. Их не стали преследовать — выстрелы могли услышать на том берегу, где находились основные силы противника, а Кау-джер опасался привлечь их внимание. Поэтому остельцы поспешно отступили к Либерии. Стычка продолжалась не более десяти минут.
Неожиданное возвращение губернатора было не единственным сюрпризом, уготованным судьбой ирландцу. Через три дня его ожидало еще более сильное потрясение, повлекшее за собою тягостные последствия.
На этот раз он дежурил с шести часов вечера до двух часов ночи на обрывистом берегу реки, около северного вала. Между валом и участком Паттерсона находилось еще трое часовых. Ирландцу повезло — его самого охраняли со всех сторон.
Когда он заступил на пост, было еще светло, и обстановка показалась ему вполне благоприятной. Но постепенно опустилась ночь, и им овладел привычный страх. Снова он напряженно прислушивался к малейшему шороху, снова озирался по сторонам, пытаясь различить в темноте какие-нибудь подозрительные тени.
Но ирландец ожидал опасность издалека, а она оказалась совсем рядом. Он замер от ужаса, услышав, как в двух шагах от него кто-то тихо окликнул:
— Паттерсон!
Он чуть не закричал, но угрожающий голос шепотом приказал:
— Молчи! — а затем спросил:— Узнаешь меня?
И, так как Паттерсон не мог вымолвить ни слова, невидимый собеседник продолжал:
— Я — Сердей.
Ирландец вздохнул с облегчением: Сердей — свой парень, хотя его появление было совершенно непонятным.
