Фулгрим тщательно изучил эти слухи, ведь с Двумя Сотнями приходилось считаться как с группировкой вне вертикали власти. Хотя примарх стремился установить новую, жесткую командную структуру, необходимую для единого воинства, неформальная иерархия никуда не исчезала. Ее не стоило искоренять полностью — иногда подобные вещи приносили пользу, — но и ветераны не имели права ставить под угрозу будущее легиона.
В итоге Фениксиец приложил все усилия, чтобы прекратить толки о неправомерных деяниях Фабия. Апотекарий был необходимым злом — не считая Фулгрима, лишь он один полностью сознавал, как глубока пропасть, по краю которой прошел Третий, и как велик риск соскользнуть в нее даже сейчас. Если кому-то и удастся излечить хворь, то только Фабию. На Кемосе примарх выучил, что самое важное для выполнения любой задачи — поручить ее правильному человеку. Медик давно уже выбрал себе цель, и Фениксиец поможет ему дойти до конца.
Посмотрев на легионера, примарх сказал:
— Фабий, ты как будто не слишком обрадован оказанной тебе честью.
Апотекарий замешкался.
— Мне еще многое нужно сделать. Разобраться кое с чем, подготовить кое-что… — Он нахмурился. — Могу ли я официально попросить вас выбрать кого-нибудь другого на мое место в группе?
Фулгрим внимательно посмотрел на него:
— Я только что сказал, что тебе оказана честь.
Фабий склонил голову.
— Да, но…
Подняв руку, Фениксиец прервал его:
— Ты знаешь, как они называют тебя, когда думают, что ты не услышишь?
— Паук.
Примарх кивнул.
— На Кемосе живут существа вроде пауков. Очень трудолюбивые: вечно плетут свою паутину, никогда не останавливаются и не замедляют движений. Перерабатывают химический осадок в невероятно идеальные кристаллические сети. Возможно, тебе делают комплимент.
Апотекарий промолчал, но по выражению его лица стало понятно, что он в это не верит. Неприязнь братьев уязвляла даже такого замкнутого воина, как Фабий. Возможно, если все и дальше пойдет по плану, однажды положение изменится.
— Хвалят тебя или нет, это правда. Ты — паук, пусть и не по собственной вине. Но тебе не обязательно быть им, Фабий. Слишком долго ты плел паутину и держался особняком; я хочу увидеть тебя среди твоих братьев.
— Мои братья мертвы. А те, кто еще дышит, скоро ум-рут.
Услышав это, Фулгрим пришел в такую ярость, что едва не ударил медика. Абдемон был прав: апотекарий слишком уверенно чувствовал себя в своей сети, где не подчинялся никому. Ему следовало без промедления напомнить о его месте в общей картине мира.
— Твои братья живы. Я провозгласил, что так будет, и сама Вселенная не посмеет мне возразить. Фабий, я выбрал тебя, и ты отправишься на Визас, нравится тебе это или нет. Мое решение неизменно.
Лицо медика побледнело и как будто мгновенно осунулось. Он поклонился вновь:
— Как прикажете, мой господин.
Фениксиец огляделся по сторонам. В апотекариуме царил упорядоченный хаос, в котором разбирался только Фабий. Вновь его тщательно продуманная «сфера влияния»… Он слишком привык к одиночеству, но скоро беспорядок исчезнет, а новые голоса прогонят тишину. Правда, все, что относится к главной области исследований апотекария, тогда потребуется перенести в какое-нибудь укромное место. Фулгрим решил, что поразмыслит над этим позже: сейчас требовалось обсудить более важные вопросы.
— Докладывай, — понизив голос, велел примарх.
Фабий помедлил.
— Результаты скромные. Причина не во внешнем факторе, а… во внутреннем изъяне.
Медик умолк. Фениксиец пристально посмотрел на него.
— Изъян в кандидатах? — спросил он наконец.
Апотекарий ничего не ответил. Фулгрим отвернулся.
Безмолвие Фабия говорило о многом: пагубный вирус, поразивший их геносемя, все еще представлял опасность. В клетках каждого из сынов Фениксийца тикала бомба замедленного действия. Даже кемосцы не обладали иммунитетом к смертоносному несовершенству. Геносемя брали у примарха — значит ли это, что в нем и кроется изъян?
Прежде такой вариант даже не пришел бы ему в голову, но сейчас показался слишком уж вероятным. Фулгрим стиснул рукоять Разящего Огнем; ему захотелось выхватить меч и порубить на куски все содержимое апотекариума. Отвергнуть саму мысль об угрозе для Детей Императора, уничтожить все ее следы.
Фениксиец ощутил на себе взгляд Фабия. Медик, чувствуя растущий гнев примарха, отошел и как будто заслонил собой оборудование. Интересно, как поступит апотекарий, если Фулгрим вытащит клинок, — попробует удержать его или отступится, позволив тому выместить злость на приборах?
Желание выяснить это усилилось, но вдруг Фениксиец резко зажмурился. За годы, прошедшие после отбытия с Кемоса, он стал удручающе вспыльчивым. Десятилетия разочарований превратили его в тень того, кем он был прежде. Сгибаясь под бременем проблем, Фулгрим порой мечтал вернуться в крепости-фабрики своей юности. Тогда он был доволен жизнью, полон простых устремлений. Сейчас все казалось ему слишком масштабным, и примарх словно бы каждый час боролся с трудностями нового бытия.
Фабий нес на себе такой же груз. Он так долго сражался за безнадежное дело, что уже не видел ничего, кроме битвы. Схватка с вирусом отнимала каждую секунду его существования, вытесняя все прочее — даже дисциплину.
Открыв глаза, Фулгрим вздохнул.
— Ингольштадт[3], — произнес он чуть позже. Заметив боковым зрением, что апотекарий замер, примарх повернулся к нему. — Ты ведь оттуда, верно? Любопытное название — архаичное, но с намеком на возможное будущее. Помнишь что-нибудь из детства?
— Немногое, — склонил голову медик.
— Расскажи. — Просьба прозвучала как команда.
— Я помню горы и бури. Запах поленьев в костре. Ощущение кожаных переплетов под пальцами… Библиотека, с настоящими книгами, а не коллекцией пикт-захватов или инфопланшетов. Мелодия, разносящаяся по каменным залам. — Легионер моргнул. — Вот и все.
— Этого достаточно. — Фулгрим впился в него взглядом: — Держись за свои воспоминания, Фабий. Пусть они станут твоей путеводной звездой. Ты меня понял?
— Да, — ответил тот.
И солгал, как понял Фениксиец. Но, возможно, со временем ложь сменится правдой. Он задумчиво посмотрел на медика:
— Фабий, когда мы закончим с Визасом, напомни повысить тебя. Не подобает рядовому апотекарию держать в руках судьбу всего легиона.
Развернувшись, примарх покинул безмолвного Паука в его паутине.
