Я повесила трубку с ощущением, что у меня треснула грудная клетка. Не успела я перевести дух, как в кабинет вошла девочка, которую бойфренд ее матери неоднократно топил с помощью садового шланга на заднем дворе. Она села в кресло возле моего стола, в которое садились все девочки, рассказывая свои ужасные истории, и поведала мне очередной кошмар. На этот раз я ответила ей другими словами.
Я заявила: это ненормально, это неприемлемо, это незаконно, и я позвоню и сообщу об этом последнем ужасном событии. Но я не пообещала ей, что это прекратится или кто-то вмешается. Я сказала, что, вероятно, это будет продолжаться и ей придется это пережить. Что ей придется найти внутри себя силы не только избежать этого дерьма, но и подняться над унижением, а если она не сумеет этого сделать, то вся ее жизнь будет дерьмом навсегда. Я сказала ей, что избежать этого дерьма будет трудно, но если она не хочет повторить судьбу своей матери, только от нее зависит, чтобы этого не случилось. Она должна не просто держаться, но совершить нечто большее. Она должна тянуться. Она должна хотеть этого больше всего на свете. Она должна хвататься, как утопающая, за все хорошее, что встречается на ее пути, и плыть прочь, как одержимая, от всего плохого. Она должна считать годы и позволять им катиться мимо, должна вырасти – а потом бежать без оглядки навстречу своим лучшим и самым счастливым мечтам через мост, который был выстроен ее собственным желанием исцелиться.
Она, казалось, слушала меня, рассеянно и пренебрежительно, как это принято у подростков. Я повторяла эти слова каждой девочке, которая приходила в мой кабинет и садилась в «кресло ужасных историй». Они стали моим евангелием. Я повторяла эти слова, потому что в них была правда.
Эти слова относятся и к тебе, Застрявшая, и к любому другому человеку, в чьей жизни когда-либо происходили по-настоящему ужасные события.
Ты никогда не перестанешь любить свою дочь. Ты никогда ее не забудешь. Ты всегда будешь помнить ее имя. Но она никогда не воскреснет. Никто не в силах вмешаться и исправить это – и никто не станет этого делать. Никто не может вернуть ее молчанием или оттолкнуть словами. Никто не защитит тебя от страдания. Ты не в силах ни выплакать его, ни заесть, ни отогнать голодом, ни выходить ногами, ни отбиться от него кулаками, ни даже справиться с ним благодаря психотерапии. Оно просто есть, и ты должна пережить его. Тебе нужно принять его, двигаться вперед, стать лучше, пройдя через испытания, и бежать без оглядки навстречу своим лучшим и самым счастливым мечтам через мост, который был выстроен твоим собственным желанием исцелиться. Психотерапевты, друзья и другие люди, живущие на Планете Мой Ребенок Умер, могут помочь тебе в пути, но исцеление – неподдельное исцеление, настоящая реальная действительная с-размаху-на-колени-в-грязь перемена – целиком зависит от тебя.
Та работа в средней школе была лучшей работой в моей жизни, но я продержалась на ней лишь год. Это был тяжкий труд, а я была писателем, поэтому ушла, переключившись на менее эмоционально напряженные формы трудоустройства, чтобы иметь возможность писать. Однажды, через шесть лет после увольнения, я обедала в «Тако Белл» неподалеку от школы, в которой работала. В тот момент, когда я собиралась уйти, ко мне подошла женщина в униформе «Тако Белл» и окликнула меня по имени. Это была девочка «без лица», жившая в ветхом сарае. Теперь ее волосы были стянуты в «конский хвост». Она стала взрослой. Ей было двадцать, а мне – тридцать пять.
– Это ты?! – воскликнула я, и мы обнялись.
Мы поговорили о том, что вскоре ее должны повысить до помощника менеджера в «Тако Белл», о том, с кем из девочек нашей группы она по-прежнему поддерживает контакт и чем они занимаются. Она вспомнила, как я водила ее на скалолазание, и на балет, и на поэтические чтения в книжном магазине, и о том, что она больше никогда ничего подобного не делала.
– Я не забывала вас все эти годы, – сказала она мне.
– Я так горжусь тобой! – отозвалась я, пожимая ее руку.
– Я это сделала, – сказала она. – Правда?
– Сделала, – подтвердила я. – Еще как сделала.
Я тоже никогда не забывала ее. Ее звали Дезире.
ТвояЛапочкаТот экстатический парад
Дорогая Лапочка!
Мне двадцать один год. Сейчас учусь в колледже. Я работаю неполный день, чтобы оплачивать некоторые свои расходы, но по-прежнему завишу от родителей в том, что касается жилья и питания. Я также пользуюсь их машиной. Я не вижу проблем в том, чтобы жить с родителями, – по крайней мере, не замечал бы их, не будь я геем. Мои родители – христиане-фундаменталисты. Они уверены, что быть гомосексуалом – это грех, с которым человек должен бороться, так же как с алкоголизмом или наркотической зависимостью, и что геям следует раскаяться и узреть Иисуса.
Мои родители знают, что я гей, но не признают этого. Они верят, что я раскаялся и обрел Иисуса. Когда мне было семнадцать, мама грозилась выгнать меня из дома, потому что ей не нужно было мое «ненормальное поведение под ее крышей». Чтобы оставаться в родительском доме, я должен был ходить на христианское консультирование – лечиться от своего «гейства». Мне это ничуть не помогло. Во мне нет ненависти к родителям, но я испытываю сильную неприязнь за то, что они со мной так обращаются. Они думают, что я натурал, но не доверяют мне. Моя мама постоянно приглядывает за мной, часто врывается в мою комнату, явно в надежде поймать меня на чем-нибудь непристойном. Если я куда-то ухожу, то должен сообщить родителям, с кем я провожу время, иначе не смогу пользоваться их машиной. Они отказываются оставлять включенным Интернет, если я дома один, и прячут модем, ложась спать, потому что боятся, что я буду искать «греховные» материалы, которые втянут меня в «гейский образ жизни».
Хотя я веду себя как натурал в обществе родителей и сестры, я откровенен с друзьями и коллегами, а также с братом (который принимает меня без всяких оговорок). Жить двойной жизнью – это огромный напряг. У меня дважды были гомосексуальные отношения. Мои родители знают, что мой нынешний бойфренд – гей, и обращаются с ним так, будто он снова заразит меня «гейством».
Я съехал бы от них, но не могу найти жилье по карману. Недавно возникла одна возможность: моя хорошая подруга спросила, не хочу ли я вместе с ней переехать на Тихоокеанский Северо-Запад (я живу на Восточном побережье), и я всерьез рассматриваю этот вариант. Дело в том, что я не хочу убегать от своих проблем, и мне очень нравится парень, с которым у меня отношения, но в данный момент мне кажется, что я застрял в безнадежной ситуации. Меня словно душат ожидания людей по обе стороны моей двойной жизни. Одна сторона отправила бы меня в преисподнюю, если бы узнала, что я гей. Другая хочет, чтобы я полностью порвал с семьей.
Можешь ли дать мне совет, который реально поможет?
ЗадушенныйДорогой Задушенный!
Да. Есть совет, который я могу тебе дать, и он поможет. Скажу тебе вот что: уноси ноги из этого дома. Ты не должен жить с людьми, которые уничтожают тебя. Даже если ты их любишь. Даже если они – твои мама и папа. Ты теперь взрослый. Найди способ оплачивать съемное жилье. Твое психологическое благополучие важнее, чем свободный доступ к машине.
