— Теперь этим будешь заниматься ты, — продолжила Лира, — если докажешь, что годишься для такой работы.
Коваль промолчал, и Харман продолжил. Лира перевела:
— Сегодня ты будешь делать подковы.
— Подковы? — Это было слишком просто.
Лира сочувственно улыбнулась. Она снова заговорила, и на этот раз ее голос прозвучал иначе, более естественно, чем когда она переводила слова Хармана:
— Это испытание. До заката нужно сделать как можно больше подков. Подковывать лошадь ты тоже умеешь?
— Да.
Судя по лицу Лиры, ответ ее расстроил. Она перевела слова раба Харману.
— Тогда завтра он этим и займется, — решил управляющий. — Нужно перековать всех лошадей. — Он издал смешок. — Посмотрим, как одно животное поладит с другими.
Прежде валорианцы восхищались гэррани, а то и завидовали им — да, завидовали! Но после войны, как бы трудно ни было в это поверить, чары вдруг развеялись. Необъяснимым образом откуда-то появилось слово «животные», которым их теперь обзывали. Коваль впервые столкнулся с этим десять лет назад, но так и не смог привыкнуть. Казалось бы, после тысячи повторов реакция должна была притупиться. Однако юноша по-прежнему всякий раз испытывал болезненное изумление. В душе было пусто — остался лишь бессильный гнев.
Лицо Лиры не дрогнуло — ее этому научили. С той же улыбкой она показала рабу ящик с углем, печь, кучи руды и старого железа. Управляющий положил коробок спичек на наковальню. Потом оба ушли.
Коваль окинул кузницу взглядом и задумался, как лучше поступить: пройти испытание или провалить?
Потом он вздохнул и развел огонь. Отдых закончился. За первый день, проведенный в кузнице, раб сделал более пятидесяти подков — достаточно, чтобы показать, что он не лентяй и знает свое дело, но не настолько много, чтобы привлечь внимание. На следующий день он перековал всех лошадей, даже тех, кого подковали совсем недавно. Конюх предупредил, что с некоторыми работать опасно, особенно с генеральскими жеребцами, но у нового раба трудностей не возникло. Он, однако, специально растянул работу на весь день. Ковалю нравилось слушать тихое фырканье лошадей и чувствовать их нежное, теплое дыхание. К тому же в конюшнях можно было услышать важные новости, если бы туда заглянул кто-нибудь из стражи. Или сама госпожа.
Кузнеца сочли полезным приобретением. Харман нехотя признал, что у леди Кестрель глаз наметан, и рабу наконец поручили починить оружие, а также сделать новое.
В сумерках, когда Коваль шел из кузницы в барак, в окнах виллы еще горели огни. Для слуг наступал отбой, но неугомонные валорианцы не спешили ложиться, так как всю жизнь приучали себя спать не больше шести часов в сутки, а то и меньше. Во многом благодаря этому они и сумели выиграть войну.
Коваль одним из первых падал на койку. Каждый раз перед сном он перебирал в голове события, произошедшие за день, и пытался найти среди них хоть сколько-нибудь интересные. Но не мог вспомнить ничего, кроме изнурительного труда. В конце концов он устало закрывал глаза. Быть может, те два дня, полные безделья, не пошли ему на пользу. За это время раб успел забыть о своем положении. Иллюзия свободы сыграла с ним злую шутку.
Иногда в полудреме Коваль слышал музыку, доносящуюся с виллы.
5
Вилла всегда казалась Кестрель заброшенным, пустоватым зданием с красивыми, но необжитыми комнатами. Вокруг дома стояла гулкая тишина, которую лишь изредка нарушали едва уловимые звуки: то в саду скрежетали мотыги, то глухо стучали копыта лошадей на выгуле далеко за домом, то вздыхал в кронах деревьев ветер. Раньше Кестрель это нравилось: в пустоте и безмолвии все ощущения обострялись.
Но в последнее время в стенах дома ей было неспокойно. Кестрель попыталась найти утешение в музыке, но обнаружила, что постоянно выбирает самые сложные пьесы. Ноты теснились на нотном стане, заставляя пальцы в бешеном ритме мчаться по клавишам. После занятий Кестрель охватывала усталость. Запястья и поясница ныли, правда не так сильно, но, едва она прекращала играть, не замечать боль становилось невозможно. Каждое утро Кестрель обещала себе, что на этот раз не будет надрываться. Однако к наступлению сумерек, задыхаясь в замкнутом пространстве собственного дома, где она была заперта как пленница — а скорее пряталась как преступница, — Кестрель вновь садилась за фортепиано и мучила себя трудными пассажами.
Однажды после обеда, примерно через неделю после злополучного аукциона, пришла записка от Джесс. Кестрель с нетерпением вскрыла конверт, радуясь возможности отвлечься. Подруга, чей почерк всегда отличался витиеватостью, а предложения — краткостью, желала знать, почему Кестрель прячется. Сможет ли она навестить Джесс сегодня? Срочно нужна помощь с выбором платья для пикника у леди Фарис! Внизу был постскриптум, написанный мелкими буквами и как будто второпях, словно Джесс не смогла удержаться от столь прозрачного намека, но в то же время боялась, что подруге будет неприятно: «Кстати, мой брат о тебе спрашивал».
Кестрель потянулась за сапогами для верховой езды. По пути к выходу она случайно посмотрела в окно. На краю сада виднелся домик с соломенной крышей. Она остановилась. Домик стоял недалеко от барака рабов, который делал вид за окном еще более мрачным. Кестрель почувствовала смутное беспокойство. Еще бы!
Она вновь перевела взгляд на хижину, где жила Энай. Кестрель уже несколько дней не навещала старую няню. Неудивительно, что ее обеспокоил вид домика, который она некогда сама приказала построить для своей воспитательницы. Что ж, можно зайти к Энай по пути на конюшню.
Однако, пока Кестрель зашнуровывала сапоги и спускалась по лестнице, слух о том, что леди куда-то идет, разнесся по дому и достиг управляющего. Харман подстерегал ее у дверей.
— Собираетесь на прогулку, госпожа?
Кестрель натянула перчатку.
— Как видишь.
— О свите можете не беспокоиться. — Управляющий щелкнул пальцами, подзывая пожилого гэррани, который мыл полы. — Возьмите этого.
Кестрель медленно выдохнула.
— Я поеду верхом в гости к Джесс.
— Уверен, он умеет держаться на лошади, — сказал Харман, хотя обоим было очевидно обратное. Рабов не учили верховой езде. Если они не освоили этот навык до войны, то не освоят уже никогда. — Ну а если не умеет, — добавил управляющий, — так берите карету. Генерал не пожалеет пары лошадей, чтобы обеспечить дочери подобающую свиту.
Кестрель кивнула и сделала шаг к дверям.
— Госпожа, и вот еще…
Кестрель сразу же поняла, о чем пойдет речь, но не могла приказать Харману замолчать. Тогда она выдала бы себя. Ей же, напротив, не хотелось показывать, что она об этом думает.
— Прошла уже неделя с тех пор, как вы купили того молодого раба, — начал управляющий. — Вы так и не дали ему работы.
— Я забыла, — солгала Кестрель.
