Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
Так пестун узнал, что коварными врагами могут быть не только другие звери и страшные существа, но и собственные сородичи.
Это был самый главный урок и самое главное потрясение лета. В остальном оно прошло спокойно и беззаботно. Возясь с малышом и теперь уже вовсе не спуская с него глаз, пестун в то же время чувствовал себя под надежной защитой медведицы. Время от времени она учила его ловить в ручье идущую на нерест рыбу, ловко подцепляя ее когтистой лапой, скрадывать ленных и беспомощных в это время уток, выкапывать большие и сочные клубни таежной лилии, зорить гнезда ос и диких пчел, добывая из них личинок и сладкий мед. Цепкая память Звереныша все это схватывала на лету.
Жили Порфирий с Марфой, если со стороны глянуть, получше многих. А уж в Старой Елани – подавно. Война Порфирия не разорила, а еще и прибыток принесла – к захудалой его лошаденке три справных федотовских коня добавилось. У коровы телка подросла, сама отелилась. Пять куренок по двору бродят, кудахчут. Огород под картошку на пять соток поднят. С утра до вечера есть над чем спину погнуть, но и вечером есть что ложкой из миски зацепить.
Марфе-то с ее голодным сиротским прошлым поначалу такая жизнь раем показалась, а что работы много – так она сызмальства никакого труда не чуралась. И Порфирий вроде молодую жену любил, руки ни разу не поднял, хотя раньше-то горазд был в деревенских драках кулаками помахать. С пьянкой он тоже не перебирал. Любую работу воротил – аж спина хрустела. Так что Марфе поперву казалось, что лучше мужика и не надо. Да к тому же и ростом, и лицом, и силушкой вышел – все при нем. Прихрамывает чуть, да разве это по нынешним временам изъян – после войны каждый третий вообще то безногий, то безрукий. Только соседи вот, да и все остальные деревенские не больно-то Порфирия любили. И нелюбовь эта сразу же на нее перекинулась. Она в первые месяцы потянулась было ко всем еланским с открытой душой, с улыбкой да приветом, но в ответ ни одного доброго слова не услышала: то промолчат люди, то обронят равнодушно пару слов и все. Думала, завидуют достатку ихнему, а то и к Порфирию ревнуют, мол, прибрала безродная нищенка первого парня на деревне. А коли так, решила она, чего насильно в подруги лезть. И замкнулась, уединилась в дворе своем, неделями на люди не выходила. А когда первенца родила, то и вовсе чужие люди без нужды ей стали – заполнился дом лепетом да играми, заботами, как Стенечку получше накормить, как без материнского догляда не оставить. И Порфирий от сына без ума был: придет с подворья – и давай тут же мальца тискать да под потолок подкидывать. Тем более что уродился Стенька точной его копией, весь в хмуровскую породу пошел. Глядя на их забавы, Марфа просто млела от нехитрого своего бабьего счастья.
Уж позже она поняла, за что их семью в деревне не жалуют. Даже помимо пересказанной бабкой Пелагеей страшной истории с федотовскими братьями.
Сидел у Порфирия где-то внутри гонор, непонятно откуда взявшийся и на каких дрожжах взращенный. Перед Марфой-то он дома не выкаблучивался, а на людях по любому случаю непременно хотел выставить себя лучше других – и умнее, и рачительней, и сметливей. А от этого и упрямство из него перло – скажет, как обрежет. Понятно дело, раз такой умник выискался. И не важно, прав или нет, – до конца на своем стоять будет. Марфа как-то попробовала раз или два – не при чужих, конечно, а дома вечером, под иконкой образумить Порфирия, гордыню усмирить посоветовала, как церковь велит. Но быстро поняла, что ничего, кроме лишнего скандала, такие разговоры в семью не принесут. И смирилась. В конце концов, он мужик, хозяин, с него и взыщется. И за слова свои, за дела свои ответ держать ему придется.
Вот и пришлось ответ держать. Как привез он этого проклятого медведя домой, она сразу поняла – быть беде. Быть! Только глянула на ободранную тушу, отливающую сизым полупрозрачным жиром, будто ноги у нее подкосились. Конечно, про могилы, людоедом разоренные, она знала не хуже других, Порфирий сам рассказывал. Да еще и проклятье бабки Пелагеи с улицы успела услышать. Марфе показалось даже, что в воздухе мертвечиной запахло. Зажала рот ладонью и заскочила домой.
– Че, тоже испугалась? – зло хохотнул Порфирий. – Ишь, какие все пугливые да брезгливые пошли, давно, видно, с голодухи не пухли!
Он выпряг нервно танцующего в оглоблях коня, поставил в ясли, повесил на штыри упряжь и зашел домой.
– Бери миску побольше, я тебе со стегна мяса напластаю, свежатины нажарим. А остальное в погреб спущу.
Марфа даже не двинулась с места.
– Или не слышишь? – повысил голос Порфирий. – Кому говорю, баба?!
– И слышать не хочу, – негромко, но твердо ответила Марфа. – Не прикоснусь к нему даже, хоть убей!
– Убить-не убить, а проучить бы следовало, чтобы больше мужа слушала, а не деревенских сумасшедших, – зло сплюнул на пол Порфирий.
Стенька, игравший в углу коровьими бабками и что-то негромко напевавший, испуганно замолк.
Порфирий сдернул с полки самую большую миску, с грохотом свалив остальные на пол, ухватил со стола нож и вышел из избы, громко саданув дверью. Не успела Марфа подойти к притихшему сыну и что-то ему сказать, как Порфирий снова зашел в дом, схватил с приплечика глубокую чугунную сковороду, еще раз хлобыстнул дверью и захлопал во дворе дверцей печки, растапливая ее. В осеннее небо пополз наклонной струйкой белесый дым, а вскоре за ним потянулся запах жареного мяса.
Прошло еще немного времени, и Порфирий вошел в дом, неся на ухвате сковороду, в которой горой дымилось и скворчало снизу в медвежьем жиру темное мясо.
– Ладно, хватит выкобениваться, идите есть, – позвал он миролюбиво.
Марфа, снова зажав ладонью нос и рот, метнулась к выходу, на ходу подхватив свободной рукой Стеньку, но Порфирий, шагнув наперерез, перед самой дверью вырвал у нее сына и подтолкнул в спину.
– Да катись ты ко всем чертям! Мать твою!.. – выругался он. И добавил невесть откуда пришедшую в голову присказку: – Губа толще, брюхо тоньше!
Ночевала Марфа в выстывшей уже бане, запершись изнутри на крючок. Почти всю ночь протряслась от слез, обиды, холода и давящего душу предчувствия.
В избу она вернулась днем, когда Порфирий запряг коня и выехал со двора по каким-то своим делам. Стенька обрадованно кинулся ей на шею и, стараясь говорить по-взрослому, гордо выпалил:
– А мы тут с тятькой без вас, баб, свежатину ели! Вку-у-сная медвежатинка получилась!
Марфа, держа его на руках, медленно осела на лавку.
С Порфирием они через день-другой помирились: никуда не денешься – семья, хозяйство. Но к медвежатине она ни разу так и не притронулась. Порфирий сам ее доставал из погреба, сам жарил и ставил на стол. А как-то вечером, уложив Стеньку спать, она подошла к мужу, положила руки на плечи, прильнула головой к широкой горячей груди и, взглянув снизу с мольбой ему в глаза, тихо попросила:
– Христом Богом тебя молю, Порфирушка, не корми Стеньку. Чует моя душа… Не корми.
Не ожидав такой просьбы и отпрянув от неожиданности назад, Порфирий затоптался на месте, молча махнул рукой и вышел во двор. На следующий день Марфа видела через окно, как Порфирий несколько раз спустился в погреб, доставая оттуда медвежатину, потом погрузил все мясо на телегу и куда-то увез. Куда – она никогда не спрашивала.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
