— Разве вы забыли, что я замужняя женщина и способна сама о себе позаботиться?
— О, не будь я уверен, что леди Кричли — сущий дракон в юбке и что она ярый противник любых потенциальных поклонников, я бы не находил себе места от беспокойства, пока вы путешествуете, — сказал Чарльз.
— Умоляю, не беспокойтесь, — попросила Орисса, — лучше позаботьтесь о себе, дорогой мой брат. Я буду постоянно думать о вас и молиться о том, чтобы с вами не случилось ничего дурного.
Она простилась с ним нежным поцелуем и вышла из кеба. В душе у нее все ликовало. От предвкушения приключения ее глаза горели, как звезды.
Она с трудом верила, что свершившееся — правда, что все препятствия устранены и она действительно на пути в Индию.
А препятствий оказалось немало.
Во-первых, утром нужно было суметь покинуть квартиру Чарльза.
Вечером после довольно продолжительного спора Орисса настояла на своем и легла на софе, предоставив Чарльзу его собственную кровать.
— Вы слишком велики для софы, — убеждала она, — а мне там будет очень удобно. Кроме того, я не могу раздеться, ведь мне больше нечего надеть!
В конце концов Чарльз сдался и отдал сестре несколько одеял из гагачьего пуха, презрительно заметив, что сам ими никогда не пользуется. Ей в таком мягком гнездышке было очень тепло, и выспалась она довольно неплохо.
К счастью, еще с вечера Чарльз велел денщику разбудить его в шесть часов, так как собирался прокатиться на лошади, прежде чем пойти в казарму.
Солдат крайне удивился, когда, войдя в гостиную, смежную со спальней господина, обнаружил Ориссу, свернувшуюся калачиком на софе.
— Докинс, — сказал ему Чарльз, — нам нужно вывести отсюда мою сестру так, чтобы ее никто не увидел.
— Это очень просто, сэр, — ответил Докинс. — Миледи может выйти через черный ход.
Немного помедлив и критически осмотрев вечернее платье Ориссы, Докинс заметил:
— Миледи, утро сегодня холодное.
— Что же дать вам надеть? — забеспокоился Чарльз, который совершенно забыл, что на сестре только вечернее платье.
Орисса беспомощно огляделась. Выход из трудного положения нашел Докинс.
Он снял с окна в гостиной одну из бархатных занавесок, срезал медные кольца, и у Ориссы оказался вполне приличный плащ.
— Я принесу ее обратно, миледи, тотчас же, как капитан отпустит меня. Мы обязаны беречь казенное имущество.
— Разумеется, — улыбнулась Орисса. — Я благодарна вам за находчивость.
Накинув поверх вечернего платья своеобразный бархатный плащ, Орисса больше не выглядела подозрительно, и что самое главное, ей было тепло.
Они решили, что Докинс наймет экипаж и поставит его у черного хода.
— Вы увидите, как мы подъедем, миледи, если будете следить за улицей из окна спальни, — объяснил Докинс Ориссе. — Тогда все, что вам нужно будет сделать, это побыстрее спуститься вниз по лестнице, там резко повернуть налево, и прямо перед вами окажется нужная дверь.
Орисса терпеливо ждала у окна, и хотя в столь ранний утренний час Докинс не сразу разыскал наемный экипаж, но в конце концов она увидела, как кеб подъехал к черному входу.
Попрощавшись с братом, она заторопилась вниз по ступеням.
Газовые фонари уже не горели, но утро занималось хмурым, так что на лестнице оказалось почти темно. И чтобы не споткнуться, девушка крепко держалась за перила.
Казалось, ничто не могло нарушить утреннюю тишину. Но едва она добралась до второго этажа, как одна из дверей открылась и оттуда вышел какой-то человек.
У Ориссы упало сердце: она узнала майора Мередита.
Возвращаться назад было слишком поздно, и единственное, что ей оставалось, это поспешить мимо, всей душой надеясь, что он не увидит ее лица.
Она не удержалась и сквозь полуопущенные ресницы быстро взглянула на него — ей показалось, что даже в полумраке она разглядела презрение в его глазах.
Она устремилась дальше и пробежала по следующему лестничному пролету так, словно ее преследовали все гончие ада.
Она безошибочно отыскала дверь черного хода, которую ей описал Докинс, и почувствовала себя в безопасности, лишь спрятавшись в глубине наемного кеба.
Чарльзу о произошедшем она ничего не сказала, очень уж ей не хотелось огорчать его в последние минуты, которые им осталось провести вместе.
Он обещал вечером навестить ее, но вместо этого прислал записку, где сообщал, что очень занят, но все складывается как нельзя лучше.
«Леди Кричли, — писал он, — в восторге, что миссис Лейн станет присматривать за ее внуком весь долгий путь до Индии».
Тем не менее на следующее утро Чарльз приехал. К тому времени Орисса упаковала вещи и сообщила своему отцу и мачехе, что уезжает.
Когда она вернулась после той ужасной ночи, ей показалось, что графиня выглядит слегка пристыженной, понимая, видимо, что, выставив Ориссу из ее родного дома, она зашла слишком далеко.
И отец и мачеха не сказали ни слова о том, что Орисса провела ночь вне дома, а когда приехал Чарльз, графиня заняла явно оборонительную позицию.
— Мне кажется, — обвиняюще сказала она, — хотя бы из вежливости стоило спросить разрешения у вашего отца, а также у меня, прежде чем отправлять Ориссу к ее дяде.
Чарльз с отвращением посмотрел на краснощекую толстуху, которая, увы, носила фамилию его отца.
— Совершенно очевидно, что она не может оставаться здесь и терпеть от вас такие унижения, какие ей пришлось пережить позавчера вечером, — ответил он.
— Я делала все, что могла, для вашей сестры! — гневно воскликнула графиня. — Если она вздумала рассказывать обо мне небылицы, то уверяю вас, в ее вымыслах нет ни капли правды!
Чарльз не удостоил ее ответом, и графиня воинственно продолжала:
— Я намерена предотвратить отъезд Ориссы. Вы не ее опекун, ее отец жив, и, если он велит ей остаться, ей придется послушаться.
— Будьте уверены в одном, — твердо проговорил Чарльз, — я не позволю Ориссе задерживаться под этим кровом ни одного дня, независимо от того, что вы скажете или сделаете.
Оставив графиню, он пошел искать отца и нашел его в малой гостиной в дальней части дома, где тот сидел наедине с бутылкой.
Час был ранний, и граф пока был еще сравнительно трезв — когда они прощались, Орисса ясно почувствовала: ему искренне жаль расставаться с ней.
То ли из-за этого, то ли потому, что он стыдился поведения своей жены, но он так расщедрился, что дал Ориссе пять фунтов. Их она приняла с огромной благодарностью.
Накануне вместе с запиской Чарльз прислал ей двадцать фунтов, и она, хотя и сомневалась в правильности своего поступка, все же потратила несколько фунтов на ткани, чтобы в дороге сшить себе новые платья.
