Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
— Байник от веку. Презорство всё, — говорит патриарх несердито. Сказал так и спрашивает после: — А ряса-то у тебя пошто вся сплошь увожена кошачьей шерстью?.. Поди, валялся где ни попадя… когда утроба-то хворала?
А Ермоген и мигу не замешкался — отвечает тут же патриарху:
— А энто… Мыши, государь… Мороз-то их согнал со всей округи… Кота вот взял. Линять вдруг вздумал — опадает прямо клочьями… как с травы будто копорской… но, — сказал так Ермоген и отступил на шаг от патриарха, голову то вправо, то влево наклоняя, патриарха обошёл, оценил сделанное. И говорит после: — Ну, энто… вот, Господь сподобил.
— Всё?! А? — спрашивает патриарх, в мелкие, бегучие, как ртутные шарики, глазки иеромонаха всматриваясь, словно в ушко игольное, напряжённо, чтобы впечатление в них истинное выведать, наверное. Вроде и выведал — такое: будто на заглядение какое Ермоген уставился умиленно, но ненадолго — на свою рясу взгляд переметнул, по ней теперь скоренько чертит зенками, словно ищет что-то, и нашёл: средним пальцем так по рясе возле пояса: щёлк-щёлк. — Всё, нет ли? — повторяет патриарх.
— Всё, однако… так мне кажется, — отвечает иеромонах, опять любуясь вроде на свою работу. — Слава Богу, будто ладно.
— Слава Богу, если ладно, — говорит довольный Филарет. И руками голову сначала, после бороду свою ощупал, а как ощупывать перестал, и ладонями себя по коленям хлопнул. — Ну вот, — говорит, — и добре.
Снял осторожно с его плеч ширинку Ермоген, волосы с ширинки стряхнул на пол, а затем и самого постриженного обопахивал легонько ею, не касаясь; обдувать вот не осмелился — про чесночный запах, поди, помня.
Встал патриарх, отряхивается. Занятый этим, говорит:
— Через крестовую пойдёшь, объявись дьяку… восемь алтын тебе пусть выдаст… сам знает — велел ему давеча… Да напомяни ему, чтобы ждал, тощно буду… чтобы куда не отлучился. И Лучку там покричи, тут вон надобно убраться. А кота-то выброси — негоже.
— Тока приду, и вышвырну его, владыка.
Оболокся Ермоген, калиту на плечо навесил, трижды с поклоном в угол на образа перекрестился, патриарху метнулся прощально — захрипел, когда сгибался, — и в сени так, не разгибаясь, гузном грузным пятясь, вывалился, тени шаткие в палате с мест насиженных все снова посрывав, — когда теперь те успокоятся. И опять там, в сенях, богомольцы загудели дружно — пчёл средь ночи гость незванный в улье потревожит — те вот так же расшумятся.
Под серебряным кумганом с неглубокою лоханью патриарх и дьяк крестовый руки поочерёдно сполоснули, об убрусник, что на костыльке серебряном висит возле кумгана, вытерли поочерёдно; дьяку мало — и об рясу их свою ещё пошоркал. Встав рядышком, перед началом дела помолились. А после:
Подступил Филарет к скрыне, ящик выдвинул, бумагу и перо с чернильницею на зверьках достал оттуда; с причандалами в руках стоит, на дьяка смотрит. Тот под взглядом патриарховым:
Со столика аспидного проворно сдёрнул подскатёрник алтабасовый, вместо него кусок суконный, светлый, постелил; два малых шандала водрузил на столик, ближе к нему и стоячий подсвечник от стены придвинул; на владыку лбом уставился: готово, дескать. А владыка:
К столику направился, канцелярию на него, приблизившись, из рук выгрузил.
Дьяк на стольце за столиком устроился, перо в руку взял, повертел им перед носом, жало о щеку свою проверил, в чернильницу его, перо, проверив, окунул и замер так — то ли о чём задумался вдруг, мало ли, что, может, вспомнилось ему, то ли, не выспался, и задремал теперь с открытыми глазами, с иным случается, умеет иной так — уснёт и стоя, словно лошадь, или уж весь вниманием исполнился и, чтобы не выплеснуть его, внимание, боится даже шевельнуться.
Патриарх, легонько потирая пальцами одной руки болящие суставы на другой, принялся ходить из угла в угол; что-то обдумывает — видно — и не шуточное. Ходил, ходил, напротив скрыни с выдвинутым ящиком остановился, в пустоту его загляделся, перстом проверил после, пыльно, не пыльно ли на дне, и говорит:
— Ну, с Богом…
И ожил дьяк в одно мгновение, как нетопырь среди зимы в дремоте долгой, встрепенулся, перо из чернильницы выхватил и над листом бумаги замахнулся им.
— Благословение великого господина святейшего патриарха Филарета Московского и всеа Руси, — начал владыка, изменившись в голосе пониже к басу, — о Святем Дусе сыну и сослужебнику нашего смирения Киприяну архиепископу сибирскому, — пресеклась на этом речь патриарха, подлился перерыв сколько-то, а после: — Ну?.. Титла?.. А? — и прекратил ходьбу, на дьяка смотрит.
— У-у, — отвечает дьяк, уткнувшись носом в лист, будто носом лист линует; скрипит перо ещё; и перестало.
Развернулся резко Филарет, руки разнял, завёл их за спину, скрестив на пояснице, зашагал. И продолжает:
— Ведомо нам учинилось от воевод и от приказных людей, которые преж сего в Сибири бывали, что в сибирских городех многие служилые и жилецкие люди живут некрестянскими обычаи и не по преданиям святых Апостол и святых Отец, но по своим скверным похотем… многие ж русские люди и иноземцы… литва и немцы, которые в нашу истинную православную християнскую веру крещены, крестов на себе не носят и святых постных дней, среды и пятницы, не хранят, и в постные дни едят мясо и всякие скверны з бусорманы, с татары, и с остяки и с вогуличи вместе…
Елозит дьяк пером — шоркает то по бумаге; бесновато вьюга в трубах завывает; а за окнами о снег полозьями запели сани — народ по разным делам своим разъезжать уже начал. Но ничего этого, похоже, не слышит владыка, хоть и мягко по полу ступает, — громко и тяжело словами разрождается.
— …и которые люди ходят к колмакам и в иные землицы для государевых дел, и те пьют и едят и всякие скаредные дела делают с поганскими за один, и с татарскими и с остяцкими и с вагулецкими поганскими женами смешаютца и скверная деют, а иные живут с татарскими с некрещенными как есть с своими женами, и дети с ними приживают, а иные и горше тово творят: поимают за себя в жены в сродстве, сестры свои родные и двоюродные и названные и кумы крестные, а иные де и на матери свои и на дщери блудом посягают… тьфу ты!.. Что, поспеваешь? — к дьяку патриарх с таким вопросом.
— У-у, — отзывается тот; поспевает будто; вроде и дьяк, а видом мурин мурином, и тень от него на стене — та будто с рожками: притихла — каверзу готовит, — так разлохматился в усердии и смысл диктуемого постигая.
— …и женятца на дщерях и на сестрах, — гремит патриарх, — еже ни в поганых и незнающих Бога не обретаетца, о них же неточию писати, и слышати-то гнусно; и в таком пребеззаконном деле многие и дети с ними приживают. А иные де многие служилые люди, которых воеводы и приказные люди посылают к Москве и в иные городы для дел, жены свои в деньгах закладывают у своей братьи и у служилых же и у всяких людей на сроки… и отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до сроку, покаместа которые жены муж не выкупит, блуд творят беззазорно…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
