— Да, я поняла это. Но то же самое почувствуют, наверняка, и другие. Она задумалась.
— Мой отец всегда делает то, что считает нужным. Он совершенно явно гордится вами и хочет, чтобы все знали о том, что он ваш отец. Вы просто красавица.
— Благодарю вас.
— За это я не требую благодарности. Я всегда обращаю внимание на внешность людей. Видимо, потому, что у меня очень ординарная внешность.
— Что вы, вовсе нет, — солгала я. В ответ она просто улыбнулась.
— Нам следует идти к столу, — сказала она.
Первый обед в замке был довольно официальным. Не помню, что именно подавали. Я была слишком возбуждена, чтобы запомнить. Свечи на столе придавали несколько таинственный вид завешанному гобеленами залу, и временами у меня появлялось странное ощущение, что за мной наблюдают привидения, которые могут появиться в любой момент. Все здесь было очень изысканно: столовые приборы, серебряные кубки, бесшумно двигающиеся слуги в сине-зеленых ливреях, скользящие в разные стороны, уносящие и приносящие блюда со скоростью, казавшейся просто невероятной. Какой контраст с Эверсли, с его слугами, неуклюже подававшими тарелки супа, блюда с говядиной и пирогами!
Но мое внимание, естественно, было в основном обращено на присутствовавших за столом. Я была представлена своему брату Арману, светскому молодому человеку лет восемнадцати, судя по всему, изумленному сообщением отца о нашем родстве.
Он был очень красив и внешне похож на графа, хотя ему не хватало отцовской определенности черт, что, вероятно, должно было проявиться со временем, поскольку, я была уверена, Арман, как и его отец, был полон решимости твердо прокладывать свой путь в жизни, хотя, возможно, и не знал, как это делать в каждом конкретном случае. По крайней мере, у меня сложилось именно такое впечатление о нем. Он был весьма привередлив — это бросалось в глаза; его щеголеватость была гораздо более подчеркнута, чем у отца. Это ощущалось и в том, как он постоянно поправлял галстук, и в том, как он пробегал пальцами по серебряным пуговицам камзола. Выражение его лица было почти надменным, а своими манерами он, казалось, постоянно напоминал присутствующим о том, что он аристократ. На меня он бросал одобрительные взгляды, которые я принимала с удовольствием Внешность, унаследованная мной от прабабушки Карлотты, служила мне пропуском в любое общество.
Граф сидел во главе стола, а Софи — на противоположном конце. Похоже, она была довольна тем, что их разделяет такая дистанция. Я сидела по правую руку от графа, а Арман — напротив меня, но стол был настолько большим, что все мы, казалось, сидели особняком.
Арман засыпал меня вопросами об Эверсли, и я объяснила, каким образом моя мать недавно унаследовала его, рассказала, что большую часть жизни провела в Клаверинге, в другой части страны.
Софи помалкивала, и все, казалось, забыли о ее присутствии, в то время как я постепенно все больше втягивалась в разговор и успешно поддерживала его до тех пор, пока не зашла речь о придворных делах — здесь я охотно превращалась в слушательницу Арман, недавно вернувшийся из Парижа, сообщил, что там настроение народа очень изменилось.
— Такие изменения всегда в первую очередь заметны в столице, — сказал граф, — хотя Париж уже давно ненавидит короля. Ушли в прошлое дни, когда его называли «Обожаемый».
— Теперь ему больше подходит имя «Ненавистный», — добавил Арман. — Он отказывается приезжать в столицу, за исключением самых необходимых случаев.
— Ему, конечно, не стоило строить эту дорогу из Версаля в Компьен. Тогда он не потерял бы уважения населения Парижа. Это просто опасно. Если бы он изменил образ жизни, то, может статься, еще было бы время…
— Он никогда его не изменит! — воскликнул Арман. — И кто мы такие, чтобы осуждать его? Он бросил на меня, как мне показалось, весьма злобный взгляд. Я понимала, что он имеет в виду. Он хотел сказать, что мой отец своим моральным обликом весьма напоминал короля. Это было нечестно. У меня было большое желание броситься на защиту моего новообретенного отца от его циничного сына. — Но, — продолжал Арман, — я полагаю, что Олений парк больше не используется.
— Он становится старым. Тем не менее мне кажется, что ситуация становится все более и более опасной.
— Людовик — король, помни об этом. Это изменить невозможно.
— Будем надеяться, что никто не попытается это изменить.
— Народ всегда недоволен, — сказал Арман, — в этом нет ничего необычного.
— В Англии тоже бывали бунты, — вставила я. — Говорят, они происходили из-за высоких цен на еду. Правительство вводило солдат, и не обходилось без жертв.
— Это единственный возможный выход, — сказал Арман, — применить военную силу.
— Нам следовало бы укреплять экономику, — заметил граф. — Тогда у нас не было бы этих районов бедноты. Восставший народ представляет собой страшную силу.
— Нет, до тех пор, пока у нас есть армия, способная удерживать порядок, — возразил Арман.
— Но, может быть, в один прекрасный день народ и скажет свое слово, продолжал граф.
— Он никогда не решится на это, — пренебрежительно бросил Арман. — Но мы со своими ужасно скучными разговорами утомили нашу новую сестренку Лотти.
Он произнес мое имя с ударением на последнем слоге, и оно прозвучало совсем незнакомым и очень милым. В ответ я улыбнулась.
— Нет, мне совсем не скучно. Все это очень интересно, и мне хочется узнать побольше о происходящем.
— Завтра мы вместе отправимся на прогулку верхом, — сказал Арман. — Я покажу тебе окрестности, сестренка. Кстати, папа, я полагаю, ты собираешься показать Лотти Париж?
— Очень скоро, — подтвердил граф. — Я уже готовлюсь к поездке.
Обед несколько затянулся, но, наконец, подошел к концу. Мы перешли в небольшую гостиную, куда подали вино. Несмотря на все переживания, я настолько устала, что мои глаза сами собой закрывались. Граф заметил это и попросил Софи проводить меня в мою комнату.
* * *
Эти дни, заполненные новыми впечатлениями, летели быстро! Я была очарована замком, его великолепной архитектурой, еще больше завораживающим тем, что на нем лежала печать веков. Только на значительном расстоянии можно было увидеть его целиком и осознать все его величие. В течение первых дней во время прогулок верхом я с удовольствием оборачивалась и разглядывала остроконечные крыши, древние стены, овальные башенки, выступающий бруствер с двумя сотнями навесных бойниц, цилиндрическую главную башню, нависающую над подъемным мостом, любовалась могучей силой и кажущейся несокрушимостью. Меня глубоко трогала мысль, что это дом моих предков. Иногда, впрочем, я ощущала нечто вроде неловкости, вспоминая, как счастливо я жила в милом уютном Клаверинге со своей матерью и Жан-Луи, и тогда мне казалось, что мне уже ничего больше не нужно.
Но как можно было не гордиться родственными узами с замком д'Обинье!
